Знаток поэзии
Недавно я слушала по радио стихи и, казалось бы, без особой связи вспомнила давнюю историю. Жили мы тогда в эвакуации, в Барнауле. Наш рабочий поселок находился за пределами города поэтому драмати ческий театр и филармо ния были для нас практически недосягаемы. Единственным местом нашего досуга был заводской клуб с просторым
зрительным залом, библиотекой и различными кружками. Не было то лько литературного, а другие меня не интересовали.
Мне в ту пору шел двадцатый год и я, как и многие в моем возрасте, увлекалась поэзией, особенно Лермонтовым. Да и сама пописывала ,а обратиться за советом, было не к кому. Поэтому, как только я увидела объявление о наборе в литературный кружок, сразу побежала записы ваться.
Набралось нас около десяти человек, в основном молодежь. Уровень нашего образования был приблизительно одинаковый: у кого семь-во семь классов, у кого и того меньше. Зато самоуверенности хоть отбав ляй! В двадцать лет всегда кажется, что ты уже все познал, в том числе и жизнь. Это потом, лет к сорока, вдруг начинаешь понимать, как мало ты знаешь!
Руководить нами взялся журналист областной газеты "Алтайская Правда" молодой худосочный мужчина со странным именем Авангард, не менее странным отчеством Герхардович. В течение всего занятия он постоянно находился в движении: то присядет на кончик стула, то вста нет, то вновь усевшись, сплетет непонятным образом ноги, то примется вышагивать от окна к двери. Первое время это очень отвлекало. Забыв о цели своего пребывания в клубе, мы неотрывно и с интересом следи ли за его передвижением в пространстве. Особенно же волнующими бы ли его манипуляции с авторучкой, которая вращаясь мелькала между его пальцами, а мы с непонятным страхом ожидали ее падения на пол.
В конце-концов мы привыкли к его странностям. Перестали на них реагировать, и очень скоро привязались к своему руководителю. В глу бине души каждый из нас был ему благодарен за такт, который он прояв лял в отношении наших стихов. Разбирая даже самое слабое произведе ние, он никогда не высказывался категорично, ограничиваясь замеча
ниями и советами, как улучшить стихотворение.
Но, прежде чем высказаться, он предлагал сделать это кому-нибудь из нас. Первое время все мы ужасно робели, а потому, кроме междоме тий ничего выдавить из себя не могли. Не прошло, однако, и месяца, как мы освои лись и принялись критиковать друг-друга с категорично стью присущей молодости. Делалось это с азартом и вдохновением, ведь критиковать всегда легче, чем делать что-то самому!
Впрочем, как я сейчас понимаю, никаких конкретных замечаний делать мы не могли. В основном высказывания были типа: "Слишком длинно" или "Очень коротко", "Понятно", "Непонятно","Так не быва ет" и все в том же духе. Автор, естественно доказывал свою правоту, раз горался спор. Сперва Авангарда Герхардович, слушая нас, улыбаясь, по
малкивал. Когда же страсти разгорались, расставлял все по своим мес там, и аудитория мгновенно успо каивалась.
Наши занятия не ограничивались разбором стихов. Авангард Гер хардович читал нам выдержки из статей разных писателей о творчест ве, помогал понять премудрость стихосложения. Все это было так инте ресно и увлекательно, что все мы с нетерпением ждали каждого заня тия.
Нашу идиллию нарушил странный человек неопределенного возраста, пришедший к нам однажды вечером. Странность была в его внешнем виде, и в первую очередь в одежде. В начале пятидесятых большинство людей одевалось более чем скромно. На нем же была тройка, белая рубашка, украшенная огромной малиновой бабочкой и лакированные туфли. Все не очень новое, но в полном порядке: отутю
жено, начищено. Завершали все это великолепие непривычные по тем временам длинные волосы, волнами спадавшие на плечи.
Когда шок от первого впечатления прошел, я принялась разгля дывать его лицо. Оно было до неприятного бледным и удивительно подвижным. Во время разговора все черты его лица приходили в дви жение. Брови то лезли вверх, сходясь у переносицы, то разлетались в стороны. В такт им поднимался и опускался узкий и длинный нос – ра
ньше я видела такие носы только на иконах. Но самым удивительным был рот, до неприличия чувственный и капризный. Казалось, что он живет какой-то своей жизнью, ничего не имевшей общего с лицом. При разговоре губы то растягивались, то собирались в пучок, то скорбно опу скались уголки.
Увлекшись этими наблюдениями, я не слышала о чем он говорил, и была очень удивлена, узнав, что он записался в наш кружок. Как по том выяснилось, все мы думали, что он либо директор клуба, либо худо жественный руководитель. Да, чуть не забыла о его глазах. Сейчас мне кажется это невероятным, но тогда вся наша группа сошлась на мнении, что глаза его, в зависимости от настроения, меняют свой цвет: из голу бых вдруг становятся стальными, серыми и, наконец, совсем темными.
Но самым неприятным свойством была их пронзительность.
Когда он смотрел в твою сторону, казалось, что он читает твои мы сли, и вообще видит тебя насквозь. Даже наши бойкие ребята и те теря ли дар речи от его взгляда.
Когда Авангард предлагал кому -нибудь выступить, все упорно молчали. И тогда, выдержав паузу, откликался наш новый ученик:
-Разрешите мне, -произносил он растягивая слова неестественным театральным голосом.
За давностью лет, мне трудно в точности воспроизвести его речи, стра давшие излишней витиеватостью. Поднявшись со стула, и отбросив во лосы резким движение головы, он произносил на одном дыхании при близительно следующее:
-Выражаясь фигурально, КПД данного опуса гораздо ниже заложен ной в нем глобальной концептуальности, к сожалению не достигшей апогея в связи с низким уровнем литературного мастерства автора...
Сделав вдох ,он поучительно добавлял:
-Жестче, сюжетно, жестче!..
Его монолог вся наша группа слушала в буквальном смысле с
открытыми ртами, не в силах постичь сути. В таком же недоумении на
ходился и автор разбираемого стихотворения, не понимавший чего от него хотят.
Несколько раз Авангард Герхардович напоминал новичку, что группа состоит только из пишущих, и просил его принести свои стихи. Знаток, так мы его прозвали, согласно кивал головой, но стихов не при
носил, оправдываясь тем, что он сейчас очень занят.
-Я пишу поэму о падшей, -говорил он с пафосом и так многозначи тельно, что все мы невольно проникались к нему уважением. Однажды, припертый Авангардом к стене, он пообещал, что в следующий раз не
пременно принесет что-нибудь из написанного.
Выйдя после занятия на улицу, дождавшись когда в темноте скрое тся длинная фигура нашего Знатока, мы принялись обсуждать ожидае мое событие. Кто-то сказал:
-Он, наверное, как Пушкин пишет!
-А может быть, как Маяковский? -предположил другой.
-Наверное что-то очень заумное, -сказала я.
-Почему?
-Ну, вы же слышали, каким он слогом выражается!
-Подумаешь, выражается! -с пренебрежением воскликнул малень кий рыжий паренек. -Я тоже могу выражаться!
Все засмеялись.
Наконец настал долгожданный день. Хотя внешне это ничем не проявлялось, атмосфера буквально раскалилась. Почти не было слы шно разговоров, только многозначительные взгляды и кивки.В ответ на предложение Авангарда Герхардовича прочесть свое стихотворение, Знаток промолчал. Следующим был тоже не он.
После обсуждения второго стихотворения, обращаясь к Знатоку, ру ководитель сказал:
-Теперь ваша очередь, прошу!
Поднявшись со стула Знаток, на какое-то время застыл с закрыты
ми глазами, набираясь сил, не открывая их, произнес, делая ударение на каждом слове:
-Баллада. «И вечность, и мгновенье.»
Катилась ночь
Собою задавив селенье
И крикнуло на солнце -прочь!
Не то, как кончится мое терпенье...
* * *
Луна огромную дыру
На небосводе просверлила.
С разбегу, зацепив звезду,
На землю чуть не уронила.
А на кладбище тишина
Сугубо мертвая стояла
И в склепе, около окна
Душа, заблудшая, дышала,
А на болоте, среди мхов
Уныло квакали лягушки-
Им никогда не видеть снов,
Им чужды белые подушки…
Закончив читать, Знаток несколько раз поклонился в разные сто роны, и сел. В комнате воцарилась зловещая тишина, но уже через не сколько секунд она будто взорвалась. По столам, громко застучали ла доши, затопали ноги, кто-то по-разбойничьи засвистал. Авангард Гер хардович пытался остановить нас, но тщетно.
-А -а -а-а, -завопила толпа, обманутая в своих ожиданиях. В поэта полетели тетради, книги и все, что было под руками.
-Ату его, ату!
Нашего Знатока словно ветром сдуло. Схватив с вешалки свое пальто, он пулей вылетел из комнаты, а мы все продолжали неистовствовать.
С тех пор мы больше не видели Знатока, и опять всё пошло по старому.
зрительным залом, библиотекой и различными кружками. Не было то лько литературного, а другие меня не интересовали.
Мне в ту пору шел двадцатый год и я, как и многие в моем возрасте, увлекалась поэзией, особенно Лермонтовым. Да и сама пописывала ,а обратиться за советом, было не к кому. Поэтому, как только я увидела объявление о наборе в литературный кружок, сразу побежала записы ваться.
Набралось нас около десяти человек, в основном молодежь. Уровень нашего образования был приблизительно одинаковый: у кого семь-во семь классов, у кого и того меньше. Зато самоуверенности хоть отбав ляй! В двадцать лет всегда кажется, что ты уже все познал, в том числе и жизнь. Это потом, лет к сорока, вдруг начинаешь понимать, как мало ты знаешь!
Руководить нами взялся журналист областной газеты "Алтайская Правда" молодой худосочный мужчина со странным именем Авангард, не менее странным отчеством Герхардович. В течение всего занятия он постоянно находился в движении: то присядет на кончик стула, то вста нет, то вновь усевшись, сплетет непонятным образом ноги, то примется вышагивать от окна к двери. Первое время это очень отвлекало. Забыв о цели своего пребывания в клубе, мы неотрывно и с интересом следи ли за его передвижением в пространстве. Особенно же волнующими бы ли его манипуляции с авторучкой, которая вращаясь мелькала между его пальцами, а мы с непонятным страхом ожидали ее падения на пол.
В конце-концов мы привыкли к его странностям. Перестали на них реагировать, и очень скоро привязались к своему руководителю. В глу бине души каждый из нас был ему благодарен за такт, который он прояв лял в отношении наших стихов. Разбирая даже самое слабое произведе ние, он никогда не высказывался категорично, ограничиваясь замеча
ниями и советами, как улучшить стихотворение.
Но, прежде чем высказаться, он предлагал сделать это кому-нибудь из нас. Первое время все мы ужасно робели, а потому, кроме междоме тий ничего выдавить из себя не могли. Не прошло, однако, и месяца, как мы освои лись и принялись критиковать друг-друга с категорично стью присущей молодости. Делалось это с азартом и вдохновением, ведь критиковать всегда легче, чем делать что-то самому!
Впрочем, как я сейчас понимаю, никаких конкретных замечаний делать мы не могли. В основном высказывания были типа: "Слишком длинно" или "Очень коротко", "Понятно", "Непонятно","Так не быва ет" и все в том же духе. Автор, естественно доказывал свою правоту, раз горался спор. Сперва Авангарда Герхардович, слушая нас, улыбаясь, по
малкивал. Когда же страсти разгорались, расставлял все по своим мес там, и аудитория мгновенно успо каивалась.
Наши занятия не ограничивались разбором стихов. Авангард Гер хардович читал нам выдержки из статей разных писателей о творчест ве, помогал понять премудрость стихосложения. Все это было так инте ресно и увлекательно, что все мы с нетерпением ждали каждого заня тия.
Нашу идиллию нарушил странный человек неопределенного возраста, пришедший к нам однажды вечером. Странность была в его внешнем виде, и в первую очередь в одежде. В начале пятидесятых большинство людей одевалось более чем скромно. На нем же была тройка, белая рубашка, украшенная огромной малиновой бабочкой и лакированные туфли. Все не очень новое, но в полном порядке: отутю
жено, начищено. Завершали все это великолепие непривычные по тем временам длинные волосы, волнами спадавшие на плечи.
Когда шок от первого впечатления прошел, я принялась разгля дывать его лицо. Оно было до неприятного бледным и удивительно подвижным. Во время разговора все черты его лица приходили в дви жение. Брови то лезли вверх, сходясь у переносицы, то разлетались в стороны. В такт им поднимался и опускался узкий и длинный нос – ра
ньше я видела такие носы только на иконах. Но самым удивительным был рот, до неприличия чувственный и капризный. Казалось, что он живет какой-то своей жизнью, ничего не имевшей общего с лицом. При разговоре губы то растягивались, то собирались в пучок, то скорбно опу скались уголки.
Увлекшись этими наблюдениями, я не слышала о чем он говорил, и была очень удивлена, узнав, что он записался в наш кружок. Как по том выяснилось, все мы думали, что он либо директор клуба, либо худо жественный руководитель. Да, чуть не забыла о его глазах. Сейчас мне кажется это невероятным, но тогда вся наша группа сошлась на мнении, что глаза его, в зависимости от настроения, меняют свой цвет: из голу бых вдруг становятся стальными, серыми и, наконец, совсем темными.
Но самым неприятным свойством была их пронзительность.
Когда он смотрел в твою сторону, казалось, что он читает твои мы сли, и вообще видит тебя насквозь. Даже наши бойкие ребята и те теря ли дар речи от его взгляда.
Когда Авангард предлагал кому -нибудь выступить, все упорно молчали. И тогда, выдержав паузу, откликался наш новый ученик:
-Разрешите мне, -произносил он растягивая слова неестественным театральным голосом.
За давностью лет, мне трудно в точности воспроизвести его речи, стра давшие излишней витиеватостью. Поднявшись со стула, и отбросив во лосы резким движение головы, он произносил на одном дыхании при близительно следующее:
-Выражаясь фигурально, КПД данного опуса гораздо ниже заложен ной в нем глобальной концептуальности, к сожалению не достигшей апогея в связи с низким уровнем литературного мастерства автора...
Сделав вдох ,он поучительно добавлял:
-Жестче, сюжетно, жестче!..
Его монолог вся наша группа слушала в буквальном смысле с
открытыми ртами, не в силах постичь сути. В таком же недоумении на
ходился и автор разбираемого стихотворения, не понимавший чего от него хотят.
Несколько раз Авангард Герхардович напоминал новичку, что группа состоит только из пишущих, и просил его принести свои стихи. Знаток, так мы его прозвали, согласно кивал головой, но стихов не при
носил, оправдываясь тем, что он сейчас очень занят.
-Я пишу поэму о падшей, -говорил он с пафосом и так многозначи тельно, что все мы невольно проникались к нему уважением. Однажды, припертый Авангардом к стене, он пообещал, что в следующий раз не
пременно принесет что-нибудь из написанного.
Выйдя после занятия на улицу, дождавшись когда в темноте скрое тся длинная фигура нашего Знатока, мы принялись обсуждать ожидае мое событие. Кто-то сказал:
-Он, наверное, как Пушкин пишет!
-А может быть, как Маяковский? -предположил другой.
-Наверное что-то очень заумное, -сказала я.
-Почему?
-Ну, вы же слышали, каким он слогом выражается!
-Подумаешь, выражается! -с пренебрежением воскликнул малень кий рыжий паренек. -Я тоже могу выражаться!
Все засмеялись.
Наконец настал долгожданный день. Хотя внешне это ничем не проявлялось, атмосфера буквально раскалилась. Почти не было слы шно разговоров, только многозначительные взгляды и кивки.В ответ на предложение Авангарда Герхардовича прочесть свое стихотворение, Знаток промолчал. Следующим был тоже не он.
После обсуждения второго стихотворения, обращаясь к Знатоку, ру ководитель сказал:
-Теперь ваша очередь, прошу!
Поднявшись со стула Знаток, на какое-то время застыл с закрыты
ми глазами, набираясь сил, не открывая их, произнес, делая ударение на каждом слове:
-Баллада. «И вечность, и мгновенье.»
Катилась ночь
Собою задавив селенье
И крикнуло на солнце -прочь!
Не то, как кончится мое терпенье...
* * *
Луна огромную дыру
На небосводе просверлила.
С разбегу, зацепив звезду,
На землю чуть не уронила.
А на кладбище тишина
Сугубо мертвая стояла
И в склепе, около окна
Душа, заблудшая, дышала,
А на болоте, среди мхов
Уныло квакали лягушки-
Им никогда не видеть снов,
Им чужды белые подушки…
Закончив читать, Знаток несколько раз поклонился в разные сто роны, и сел. В комнате воцарилась зловещая тишина, но уже через не сколько секунд она будто взорвалась. По столам, громко застучали ла доши, затопали ноги, кто-то по-разбойничьи засвистал. Авангард Гер хардович пытался остановить нас, но тщетно.
-А -а -а-а, -завопила толпа, обманутая в своих ожиданиях. В поэта полетели тетради, книги и все, что было под руками.
-Ату его, ату!
Нашего Знатока словно ветром сдуло. Схватив с вешалки свое пальто, он пулей вылетел из комнаты, а мы все продолжали неистовствовать.
С тех пор мы больше не видели Знатока, и опять всё пошло по старому.