И вот, мы опять в лагере за колючей проволокой! В воротах часовой. Бараки без перегородок на комна ты, двойные нары. Маленькие, как в конюшне, окна частично заколочены из-за отсутствия стекол. Посреди лагеря ог ромная уборная - яма, через которую переброшены доски. Вместо стен- камышовые циновки. Бабушка чуть не упала в отхожую яму. Еле подхватили. Подъем в семь утра.

Кто-то сказал, что мы поедем в Кишинев, там опять будет комиссия. А еще, будто, на Алтай не поедем. Вроде всех отправляют домой. У соседей по нарам два бе лых пушистых кролика, с красными глазами. Непонятно от куда и куда они их везли.

Сказали, что мы будем тут сидеть, пока остальных не привезут из Ясс. На другой день, после нашего приезда, состоялся митинг. Я немного опоздала и не поняла, был ли выступавший ответственным лицом, или одним из пере селенцев. Но говорил он о том, что русские немцы, так же, как и другие национальности, должны ехать туда, от куда их угнали немцы. И что они тоже имеют право на ра боту и отдых. А потом нам сообщили, что, сначала, пое дем в Кишинев, а потом в Лугу, где находится рассыль ный пункт Ленинградской области. В Союзе мы должны по лучить пособие на восстановление хозяйства и одежду. Одним словом, прогнозы были довольно радужные. И наст роение у всех поднялось. В конце митинга, огласили но вое распоряжение - девушки с шестнадцати лет, считают ся одинокими, и должны получать хлеб в женском баталь оне. Это распоряжение настораживало. Кто знал, чего еще можно было ждать после этого?! Может быть, нас, подростков, вообще отделят от родителей и куда-нибудь ушлют? Постоянно менявшиеся распоряжения, создавали не уверенность и ненадежность бытия.

Можно было подумать, что кто-то соревнуется, стре мясь выпустить как можно больше официальных бумаг, не заботясь о их исполнении.

Опять начался врачебный осмотр. Осматривали с ног до головы. Но главное, что заботило руководство, это венерические заболевания. Среди нас таковых не обнару жили. А вот среди девушек из рабочего лагеря "ОСТ" оказалось много больных, причем у многих, в последней стадии. Не могу утверждать, что это действительно так и было, но, говорили, что неизлечимых, просто расстре ливали... Все эти проверки ужасно угнетали.

Вызвали Винницкую область, которая должна была на днях, уезжать. Безумно хотелось скорее вырваться из-за колючей проволоки, от часовых и солдатского режима. И, наконец, перестать чувствовать себя узницей. Единствен ной отрадой было кино, которое "крутили" почти каждый день. Часто показывали американские картины, в том чис ле и «Серенаду Солнечной долины» с Диной Дурбин.

Случайно оказавшись свидетельницей чужого разгово ра, услышала нечто не очень приятное. Молодой солдат рассказывал, что ему пишут из Союза репатрианты, вер нувшиеся домой. Они жалуются на плохое отношение мест ных жителей. Каждый, кому не лень, тычет им в нос, что они были в Германии и делали против Советского Союза снаряды. А то, что люди работали на немцев не по своей воле, никого не интересует. Услышав это, я подумала, что пожалуй, лучше, что нас направили в Алтайский край. Там, по крайней мере, живут такие же, как мы. Даже моя бабушка, мужественная, умевшая держать себя в руках, сдала. Она, то и дело, сердилась и цыкала на ме ня, все время чем-то недовольная. Мама тоже нервнича ла, да и мои нервы были на пределе. Жизнь казалась бес смысленной и никчемной. И такой безрадостной, что уже ни о чем не мечталось.

Неожиданно нас посетил доктор. Прошелся вдоль нар, заглянул в бачок для питьевой воды и предупредил, что бы мы не пили ее в некипяченном виде, так как она озер ная, а в озере полно разлагающихся трупов! Его преду преждение несколько запоздало. Всё время, что мы нахо дились здесь, пили ее сырой. Интересно, зачем было во обще ставить бачок с водой, которую нельзя было пить?! По всей вероятности, от всех передряг, люди отупели, так как его страшное предупреждение никого не испуга ло, и даже не удивило.

Восьмого октября из Кишинева приехал какой-то боль шой чин и сказал, что нас там уже ждут. А десятого, на митинге объявили, что у кого направление на Алтай, тот туда и поедет. Все наши были расстроены, а я как-то смирилась с этой мыслью. Тем, кто приехал  позже нас, повезло, так как у них вообще не было направления, они ехали домой.. Здесь же, на митинге, провели по фамиль ную перекличку русских немцев и велели собираться. Соб рались. Но шли дни, а мы все сидели на месте.

Режим в зоне, был почище лагерьного. По утрам, не взирая на болезнь, или возраст, всех выгоняли на рабо ту по восстановлению лагеря и его благоустройство. Но вот мы снова тронулись.

Для "алтайцев" выделили пять вагонов. На этот раз мы попали в комфортабельный пульмановский  вагон. Его вместимость восемьдесят человек, но нас было всего три дцать семь. На следующий день прибыли в Кишинев. С за миранием сердца ждали, что будет дальше. Выгрузили всех, кроме "алтайцев". Весь день простояли на узловой станции, которая была, буквально, забита составами, между которыми сновали люди. Среди них было много воен ных. Вечером в наш эшелон погрузили солдат. Когда мы уже собирались спать, к нам в вагон влез пьяный сол дат и стал распространяться о том, что он победитель и освободитель, а мы продажные твари. Моя мама стояла по среди вагона и он так толкнул ее, что она упала. Хорошо еще, что не на пол, а на узлы. Меня даже затряс ло при виде этого. А он, размахивая руками, продолжал обзывать нас "немецкими овчарками" и "подстилками". А потом вообще перешел на сплошной мат. Слушать это было очень обидно, но связываться с ним боялись. Самой храб рой, оказалась моя бабушка. Она стала его стыдить, го воря, что он позорит Красную армию. В ответ ей, он раз разился еще более отборной бранью и стал кричать, что это мы ругаем Красную армию. Я уж не помню, как он вы лез, однако, всю ночь, пока мы стояли в Кишиневе, он не оставлял нас в покое, то и дело возвращаясь к наше му вагону, требуя, чтобы мы открыли дверь. Все свои требования он пересыпал нецензурными словами и угроза ми всех нас перестрелять. Не в силах открыть двери, он несколько раз, призывал кого-нибудь на помощь. Но, на наше счастье, никто не отозвался. Как на грех, в нашем вагоне был сломан запор и нам пришлось заменить его подвернувшейся доской. Вторая, противоположная дверь, тоже не закрывалась, но ему, видимо, не пришло в голо ву обойти состав. Это нас и спасло. А иначе, не знаю, чем бы все это закончилось. Всю эту ночь никто из нас не заснул и только утром, когда, наконец-то, мы трону лись, все попадали без сил на свои узлы.

Все это я записала по горячим следам в тот же день, находясь еще под впечатлением происшествия. Из-за силь ной тряски, писать было трудно, а во время стоянок, приходилось бегать в поисках воды. Стоянки немного сок ратились, теперь мы уже не стояли часами. Если удава лось набрать воды из колонки, где заправлялись парово зы, это было большой удачей. Иногда приходилось доволь ствоваться теплой, отработанной водой из паровоза, ко торая вытекала из трубки тоненькой струйкой. Обходить составы не было времени, ведь мы не знали, сколько бу дет стоять наш эшелон. Чтобы сократить путь, пролезали под вагонами. Теперь об этом даже страшно вспомнить.

Проехав Бессарабию,(т.е.Молдавию),наконец, попали  на русскую землю. Вдоль всей железнодорожной линии, мелькали разбитые дома и развалины… Люди одеты очень плохо, в старые пальто и фуфайки. От этой унылой кар тины, невольно сжимается сердце.

Украина. Вокруг, сколько видит глаз, поля. Домики маленькие, крытые соломой. Часть окон забита досками или железом. На многих станциях, не большие рынки, где можно купить горячую картошку, кислую капусту и даже суп. Яблоки продают десятками. Мы выменяли на сухари, молоко, помидоры и яблоки. Хотели сварить молочную ка шу, но мама так долго всех пережидала, что кончилось топливо.

На улице заметно похолодало и, во время езды, в вагон, сильно задувал ветер. Приходилось задвигать дверь и сидеть почти в темноте. Писала в перчатках, сжавшись в комок, так было теплее.

В нашем вагоне умерла маленькая девочка. На ка кой-то станции ее сняли с поезда. А мать, не имея воз можности похоронить ее, поехала дальше...

Рядом с нами, сидела Александра Густавовна, пожи лая симпатичная дама. Она все время что-то обменивала на продукты и, в течение всего дня, жевала. То курицу, то баранину, то аппетитную лепешку, запивая все это мо локом. Смотреть на ее трапезу, когда сосало под ложеч кой, было как-то обидно. Несколько часов мы простояли в Сызрани. Я предложила маме что-нибудь продать, но она сказала, что у нас нет ничего лишнего. Тогда ей не приходило в голову, что настанет время, когда мы будем вынуждены продавать даже самое необходимое, буквально с плеча!

Несмотря на все невзгоды, невозможно было не заме тить красоты Урала. Двадцать восьмого октября, днем, проехали Златоуст. А вечером, добрались до Челябинска, но, из-за темноты, ничего не разглядели.

Света в вагонах не было и нам ничего не оставалось, как с приходом сумерек ложиться спать. И все же, день казался нескончаемо длинным. Поезд, тем временем, мчал ся сквозь леса, поворачивая то влево, то вправо, чтобы обогнуть очередную гору.

На одной станции, когда поезд уже тронулся, мне по казалось, что мы проехали мимо Германа Петровича. Вы глянув, я убедилась, что не ошиблась. Герман Петрович, как всегда после похода, был уже пьян. Приветливо улы баясь, он помахал нам вслед.

-Герман Петрович отстал! - крикнула я в испуге.Тетя Женя отнеслась к моему сообщению спокойно. По всей ве роятности, она так устала от своего мужа, что не очень огорчилась бы, если бы он совсем пропал. С досады мах нув рукой, она сказала:

-Никуда не денется!

Я в этом очень сомневалась, однако, уже на другой день, Герман Петрович догнал нас на каком-то товарни ке. Видя, что сухой паек кончается, а на горохе не про живешь, мама, уступив мне, со вздохом развязала мешок.

Брали буквально все и я очень скоро продала все ве щи. Однако, истратить эти деньги мне не удалось ни в этот, ни на следующий день, так как никто возле ваго на с продуктами не появлялся.

На этих днях, у меня случилось происшествие, кото рое могло плохо кончиться. Схватив, как обычно, на ос тановке котелок, я устремилась на поиски воды. Поблизо сти ее не было и я решила пролезть под вагонами на дру гую сторону. Совсем близко от путей я увидела колодец, возле которого уже возился кто-то из наших. Несмотря на небольшой мороз, ведро, висевшее над колодцем, силь но обледенело и, чтобы утопить его, требовалось немало сил. Когда я уже наполнила котелок водой, эшелон нео жиданно тронулся. Расплескивая воду, как могла, я впри скочку, пустилась догонять поезд. Попробовала влезть на лесенку, но сорвалась. Все двери, с обратной сторо ны, были наглухо закрыты и надеяться можно было только на чудо. На мое счастье, в середине эшелона оказался пустой вагон с открытой дверью, но без лесенки. Спасли меня только полуоторванная железная планка, оставшаяся от обивки двери, да моя ловкость. Уменье лазать по де ревьям очень пригодилась мне. Забросив в вагон свой ко телок, я ухватилась правой рукой за торчащую планку, подскочила, закинув свою негнущуюся ногу в вагон и, подтянувшись, перевалилась через порог.

Думаю, что такой кульбит удался бы не всякому, да же со здоровыми ногами. Ведь уровень пола, приходился мне по самую грудь. Только поднявшись на ноги, я зад ним числом, испугалась. Если бы я отстала от эшелона, мне пришлось бы плохо. Во-первых, я была в легкой кур точке, а на улице было уже морозно. А, кроме того, у меня не было ни денег, ни еды, ни документов. До сле дующей остановки поезд ехал около часа и все это время я, вновь и вновь, переживала случившееся.

Что меня очень удивило, ни мама, ни бабушка, даже не обеспокоились моим отсутствием. То-ли они отупели от всех передряг, то-ли просто привыкли к моим отлуч кам. Ведь я ежедневно бегала в поисках воды. Да и не одна я. Эта обязанность лежала, в основном, на подрост ках.

Тридцать первого октября доехали до станции Татарка Отсюда лежал прямой путь на Алтай. На этот раз, в наш вагон попала Валя Шперл, о которой  я писала. Она не вставала и лежала в углу вагона, как собака. Там она и умерла и ее, как предыдущую маленькую девочку, остави ли на какой-то незнакомой станции.

С каждым днем местность становилась все более уны лой. Особенно унылой выглядела Кулундийская степь. Ни деревца, ни кустика, только гонимые ветром, по серой замерзшей земле перекатывающиеся большие шары перика типоля.

На каком-то полустанке нас встретили наши лагер ные. Они приехали уже давно и жили посреди степи в са манных землянках. Из-за короткой стоянки поговорить почти не удалось. Где будем жить мы, было еще неизвест но, но радовало уже то, что не здесь. Более унылого и безрадостного места, мне еще никогда не приходилось ви деть.   

Первого ноября приехали в Кулунду. Неизвестно за чем, перегружались в другой вагон. Вещи перекатывали под вагонами. А вечером, прибыли на место назначения, на станцию Михайловка, но не выгрузились, так как надо было еще ехать до "Содокомбината".

 

Часть 11   ПРИЧАЛ

 

Всю ночь простояли на месте, так как нас не принима ла станция. Вечером приходил какой-то солдат и кого-то искал. Сказал, что мы будем жить в землянках по сто че ловек. И что вообще здесь очень плохо.Все расстроились   Наша соседка по вагону, выразила сожаление, что ос талась жива. Ночью дул такой страшный ветер, что наши вагоны покачивались,скрипели. По крыше барабанил дождь Было ощущение, что кроме нас, в этой степи нет ничего живого. Я долго не могла уснуть от леденящего страха:    -Если бы это был только сон! -думала я.

У нашей соседки Александры Августовны поднялась вы сокая темперетура, должно быть, она простыла. Врача,ко нечно, не было, лекарства тоже. Удивительно, что я, со своим хилым здоровьем, не заболела.

Кончились сухари. Удалось купить несколько пирожков со свеклой и какими-то кисленькими ягодами. Мария Робе ртовна, вызвавшаяся в разведку, вернувшись, сказала, что завод не хочет нас принимать, т.к. рабочие им уже не нужны. Они затребовали семьсот человек, а прислали тысячу.

Кто-то из нашего эшелона ходил к заводу и встретил наших лагерных, которые прибыли сюда несколько дней на зад. Они еще не работали и карточек не получили. Наст роение у всех аховое. У кого были мужчины, принялись рыть для себя землянки.

На "Содокомбинате", как называли это поселение, бы ло много немцев из Поволжья, которые были высланы сюда в самом начале войны. За эти годы все поизносились и одеты были, преимущественно в фуфайки и ватные брюки. Да и эта одежда напоминала скорее лохмотья. Выменять у них что-либо на продукты, было невозможно, так как жи ли они только на карточки. Все что было возможно про дать, они продали и проели.

Две наши активистки, разговаривали с нашим началь ником поезда, который был еще при нас, о том, что люди не получают никаких продуктов и голодают. На это он от ветил, что это его не касается. Он должен был привез ти нас и привез.

У меня оставалось еще немного денег, но продуктов никто не приносил. От нечего делать, ходили с одной де вочкой из нашего вагона, к Малиновому озеру, которое почти подступало к железнодорожным путям. Из-за нали чия в воде марганца, озеро имело красивый розовый цвет

Когда же поднимался ветер, оно становилось малино вым. Кроме того, вода содержала большую концентрацию соли с примесью серы. Соли было так много, что ее мож но было просто черпать со дна. Что я и сделала. Когда я принесла соль, она была розовая, но, по мере того, как из нее вытекала вода, она светлела и, наконец, ста ла совсем белой.

Прогуливаясь вдоль железнодорожной линии, я разго ворилась с мужчиной, который ставил снегозащитные щи ты. Он сказал мне, что в лесу много грибов и волков.

Ночью бабушке было так плохо с сердцем, что мы ду мали, она не доживет до утра. Кроме нитроглицерина, у нее нет никаких лекарств а оно не всегда помогает.

Шли уже четвертый сутки, как мы прибыли, но никто нами не интересовался и не приходил. Настала еще одна ночь, и опять ветер неистовствовал, налетая на вагоны, словно пытаясь их опрокинуть.

Казалось, что это какой-то злой демон бросает в сте ны вагонов песок и громко, леденя душу, завывает. Со противляясь ему, вагоны дрожали, жалобно постанывая. А в вагоне стояла такая тишина, словно, кроме меня, не было ни единой живой души. Ни вздоха, ни звука...

  У меня было ощущение, что ветер выдул, выхолостил ум и сердце такая там была пустота. Только слух ловил какие-то отдаленные звуки. В эти дни я писала в своем дневнике:

"Настроение у всех плохое, пугает будущее. Надежд никаких. Ноги мерзнут даже в вагоне, печка почти не греет. То, что говорят о здешней жизни, нагоняет толь ко тоску".

  Дети, ехавшие в нашем вагоне, постоянно надоедали мне просьбами что-нибудь рассказать. Всю дорогу я дела ла это охотно, но находясь в каком-то оцепенении, не могла вдохновиться. Еще запись:

"Вчера приходили к нашему эшелону двое наших бруков ских. Они, со вчерашнего дня работают на заводе. Рас сказали, что умерла мать маленького Адольки, который жил с нами, когда отбился от своего обоза. У него сов сем никого нет. Мне его очень жаль. Если бы была у ме ня такая возможность, я бы усыновила его. Приезжал му жик на телеге, продавал сало. Я хотела купить немного, но оно стоит сто двадцать рублей за килограмм. Мама ва рит фасоль. Ни сухарей, ни хлеба нет."

А вот праздничная запись от седьмого ноября:

"Опять дует сильный ветер, льет дождь.Ночью кто-то ходил по крышам вагонов, а утром оказалось оторвано на крыше железо- стало протекать. Пока шел дождь, мама си дела с котелком в руках. Ради праздника, принесли ва ренной картошки в мундире. Ведро на трех человек. Соле ных огурцов и по сто граммов хлеба на каждого. Заплати ли за это по полтора рубля. Уголь, что лежит у линии, брать не разрешают, приходится топить дровами, кото рые раздобыть трудно.

Вчера ходила в поисках молока. Зашла в первую по павшуюся землянку. В землянке не так плохо, как мы ду мали. Пол, потолок и часть стен из досок, между которы ми опилки. Окна на уровне земли, но зато тепло и не ду ет. Только по стенам бегают рыжие тараканы. А вот то, что касается быта, если это можно так назвать, то ниче го более удручающего я никогда не видела. Из мебели, самодельный топчан, стол и две скамейки. А на нарах, просто на каком-то тряпье, сидит малыш, одетый в тря пье. Молодая, худенькая женщина, увидев головной пла ток, который я собиралась предложить за молоко, ожи вилась. Попросила, разрешения примерить. Прикинув его на голову, посмотрелась в осколок зеркало, но, тяжело вздохнув, вернула.

О молоке можно было и не спрашивать...

"Вчера приходили с комбината нанимать на работу сле сарей, кузнецов и портних. А сегодня начальство из НКВД сказало, что администрация не имела на это права, так как у нас специальное назначение. Сегодня желаю щих, приглашали в грузчики. Говорят, что пришла телег рамма из Москвы, с распоряжением принять нас".

Восьмое ноября. Всем, у кого в направлении на содо комбинат, перегружаются в другой вагон. У Светиной ма мы, стоит "Кулунда" и их должны туда доставить. Нам да ли пять вагонов, два из которых были разбиты.             Погрузились в оставшиеся три. Было так тесно, что некоторые всю дорогу стояли. Хорошо еще, что ехать бы ло недалеко, всего восемь километров. Вечером приехали к новому заводу. Было почти совсем темно, но нас не ос тавили в вагонах, а велели выгружаться и устраиваться в угольном сарае. Странное и какое-то роковое совпаде ние - отъезд из дому начался ночевкой в сарае и наше возвращение на Родину, тоже. Только в первый раз сарай был с сеном, а этот угольный. Угля правда нет, но уго льной пыли полно. Перемазались сами и перепачкали все вещи. Света, как и в ту, далекую ночь, не было.

И опять вспыхивали огоньки, дрожало огоньки, дрожа ло пламя свечи. А впереди, опять была неизвестность. Ночью было очень холодно, так как дуло со всех щелей, завывало под крышей. Спали, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

По дороге, когда мы узнали, что нас отправляют на Алтай, я сочинила песню на мотив "утро красит нежным светом…" Припев был такой: "Алтай, Алтай, Алтай своих друзей встречай!" Ребята из нашего вагона, выучили ее и мы пели хором. А теперь все вспоминают эту песню и издеваются надо мной, будто я виновата в том, что нас так встретили!" 

Как мы  узнали, в этом населенном пункте - он не назывался ни поселком, ни станцией, просто Содокомби нат, было всего одно предприятие -содоперерабатывающий комбинат. На нем делали стиральные порошки и техничес кую соду для производств. А добывали соду в содовых озерах, причем только зимой, когда она поднимается к поверхности и вмерзает в лед. Добыча соды называлась бассейнизацией. Добывали её, разбивая ломом верхний слой льда. Работали по десять часов.

Большой рынок от станции «Малиновое озеро» -это был наш почтовый адрес, хотя мы и находились в восьми километров от него, был на расстоянии шести-семи кило метров. Но раздумывать не приходилось. Не даром гово рят, что волка ноги кормят. Снег еще не выпал, но мо роз стоял ощутимый, тем-более, что дул сильный ветер. На мне было зимнее пальто, но ощущение было такое, словно я совсем раздета. На мое счастье, мне не приш лось долго стоять на рынке и я, довольно скоро, про дала свой товар. Купив на вырученные деньги, хлеба, муки и молока, я двинулась в обратный путь. Но силы неожиданно покинули меня и я была вынуждена зайти к нашим лагерным, которые жили в клубе, чтобы немного  согреться.

По сравнению с нашим сараем, клуб казался просто райским уголком. Шел двенадцатый день нашего пребыва ния на "обетованной земле", а мы все еще не имели даже угла, где могли бы приклонить свою уставшую голову.

Наконец в нашем сарае, появилась женщина в военной форме и велела собираться. Кто-то уже разузнал, что по селить нас собираются в землянке без отопления и с ды рой в потолке, а потому, все дружно запротестовали. Стали требовать начальника. Видя, что уговорить нас не возможно, женщина ушла. Но, довольно быстро вернулась, заявив, что никакого начальства уже нет, а ехать все -равно надо. Поднялся невообразимый шум. Наконец дого ворились на том, что эту ночь мы проведем еще здесь, а завтра, после того, как приведем в порядок помеще ние, переедем. И вот, тринадцатого ноября, после двухнедель ного прибывния в вагонах и угольном сарае, кончилось наше дорожное житье! Хотя, по совести говоря, само по мещение и бытовые условия почти ничем не отличались от вагонных.

Помещение, куда мы въехали, служило до этого клу бом. Посреди стоял колченогий длинный стол с такими же длинными колченогими скамейками. Тут же, рядом, желез ная печь, сделанная из бочки из-под солярки. А под по толком, всего одна, тусклая лампочка. Никаких нар. И опять мы устроились спать на своих узлах... Наша се мья, вместе с двумя женщинами, поместилась в малень кой кладовке, куда почти не доходило тепло.

После всех волнений и хлопот все устали и легли ра но спать. Бабушку мы положили на двух узлах, а сами улеглись на снятой с петель двери от нашей каморки. Нe успела я уснуть, как по моему лицу и шее, что-то стало ползать. На ощупь поймав насекомое, я раздавила его и оно противно захрустело. Когда мама зажгла спичку, мы увидели, что все наше одеяло, усеяно толстыми блестящи ми мокрицами. Это было отвратительно, но сон так смо рил меня, что я буквально провалилась в небытие и уже ничего не чувствовала.

На другой день, нас повели в баню, которая находи лась в такой же землянке. Было тесно, но тепло. После этого, бабушка затеяла стирку, а я носила ей из колод ца-журавля, воду. Вместо ведра, висела огромная дере вянная бадья, с которой я справлялась с большим тру дом. На другом конце жерди, висел большой противовес. И для того, чтобы бадью утопить, приходилось с силой, почти виснув на жерди, тащить ее вниз. Стоило сделать неверное движение и бадья стремительно взвивалась вверх. Поднимать воду было значительно легче, зато, чтобы перелить ее в свое ведро, требовались ловкость и уменье, иначе бадья, наполненная водой, могла вновь взлететь, да еще и облить водой. Особенно усложнялось все при морозе, когда обледеневшая бадья становилась скользкой и тяжелой.

Несмотря на обещание, карточек нам, все не давали. Приходилось довольствоваться пшеничной кашей и сухарны ми крошками, подаренными соседкой.

Хотя по поводу работы нас никуда не вызывали, и ни о чем не спрашивали, говорили, будто всех нас, кроме стариков и детей, зачислили на бассейнизацию. Мы с ма мой были очень озабочены, так как ни ей, ни мне, такая работа была не по силам.

На другой день, вместе с девочками, ходили на ста рый завод за карточками, но никого не застали и ушли. До старого завода километра четыре. Дорога идет по от крытому месту, где всегда дуют ветры. Ужасно замерзли. Хотя была только середина ноября, морозы стояли силь ные. Говорили, что в этот день, было минус двадцать во семь. А у меня на ногах ботинки! Для Австрии эта обувь подходила, а тут было не долго и отморозиться. К вече ру за карточками пошла мама. На ней была шуба, а вот на ногах резиновые ботики. Вернулась она, когда уже совсем стемнело и мы с бабушкой устали волноваться, и ждать. Пришла совсем замерзшая, но с сахаром и маслом. И только шестнадцатого ноября мы, наконец, получили по карточкам, хлеб. За ним пошла я, и была удивлена и да же испугана тем, что увидела. Мне вообще никогда не приходилось стоять в очередях и, тем-более, такой. И дело не в том, что она была длинной, меня удивило по ведение людей. Я имею в виду тех, кто жил здесь уже давно. В одинаковых фуфайках, стеганных штанах и шап ках, они казались совсем одинаковыми, как двойняшки. И что удивительнее всего, у всех было одинаковое выраже ние лица - злое и отчаянное. Не занимая очереди, они лезли вперед, расталкивая локтями стоящих впереди лю дей, и нецензурно ругались. У меня они вызвали страх и неприязнь. Хотелось отстраниться, убежать. Но сделать этого я не могла и только сжималась, стараясь, хоть как-то, уберечься от них.

Чалдонов, как называли себя коренные алтайцы, здесь были единицы. Весь контингент состоял из ссыль ных и тех, кто отбыв срок заключения, не имел права вернуться домой.

В землянку я вернулась страшно продрогшая и голод ная, так как с самого утра ничего не ела. Отогревшись и напившись чаю с хлебом, я собиралась идти на рынок, но с производства пришла табельщица и сказала, что мы с мамой должны выходить на работу во вторую смену. Объясняться с табельщицей было бесполезно и мы, быстро собравшись, отправились искать начальство. Люди совето вали нам обратиться в отдел кадров, который, оказывает ся существовал, или в партком. В кадрах мы никого не застал и пошли искать партком.

Выслушав нас, парторг ответил, что ничем не может нам помочь и, в свою очередь, посоветовал обратиться непосредственно к начальнику, так называемого, цеха, и через него попытаться найти работу.

Когда мы пришли, наши были уже там. Их зарегестри ровали и выдали им рукавицы. На данный момент, это бы ла вся спецодежда. А женщины были в городских пальто и ботиках...Мы же, отказавшись от работы, уселись на ска мью в ожидании начальника. Просидев часа два, но так и не дождавшись его, ушли.

Обратный путь мы приодолели с трудом.