Страница- 26-я
А меня, моя лагерная подруга Регина Кнопп, нашла через телевидение. В связи с какой-то круглой датой отца, было  показано по телевидению интервью со мной. Увидев меня по телевизору, Регина бросилась меня искать. Обратиться в Со юз  Писателей ей почему-то не пришло в голову, хотя там знали о нас.
У нас вновь появились знакомые, причастные к литерату ре: литературовед Ёвгений Брандис, поэт Всеволод Борисович Азаров. Который, оказывается, был знаком с отцом и даже ре дактировал какие-то его произведения. Писатель Александр Иванович Шалимов, литературные семинары которого я посеща ла до самой его смерти. Правда, я ничего не читала и в де батах не участвовала, но мне было интересно, хотя бы при сутствовать.
Рак-самая страшная болезнь нашего века...Увы, и Азаро ва, и Шалимова, и Брандиса унесла самая страшная болезнь нашего века…
С.П. разрешил нам с мамой, лечиться в поликлинике лит фонда. Я даже два раза получала путевки на минеральные во ды в Пятигорск. Правда, за полную стоимость, но пока я мог ла себе это позволить.
У Клавдии Филипповны был порок сердца, а жила она на Старом Невском, шумном и загазованном. Иногда, подышать свежим воздухом, она приезжала к нам, на несколько дней, на Всеволожскую. Как это часто бывает с пожилыми женщина ми, если они кому-то симпатизируют, Клавдия- Филипповна задалась целью найти мне жениха.
   В первый раз, не предупредив нас, она явилась в выход ной с упитанным молодым человеком, который мне сразу не понравился. Когда я знакомлюсь, я смотрю, в первую очередь, на глаза и руки. Выражение глаз говорит о характе ре, темпераменте и намерениях. Руки об интеллекте. Какие были у него глаза, я не помню. А вот пальцы на руках, были похожи на сардельки. Мне захотелось даже, чтобы он сразу ушел, но, увы. В гостях был он, а не я.
   За обедом разговор не клеился. Когда мы поели, Клав дия Филипповна предложила сыграть в карты. Игра в карты, меня никогда не привлекала, но что было делать?! И тут на меня что-то нашло, я стала с серьезным видом дурачиться. Делала все, чтобы ему не понравиться, даже насвистывала во время игры. И преуспела. Клавдия Филипповна, наверное, по сидела бы еще часок, но "жених" заявил, что ему пора до мой, так как его ждет тетя.
При следующей нашей встрече, Клавдия Филипповна пере дала нам их разговор. Так как я показалась ему очень ху дой, он несколько раз переспрашивал Клавдию Филипповну, не больна ли я. А еще его поразили мои руки и он, почти с ужа сом, сказал:
-У нее таа-ки-е длинные пальцы!..
Выслушав это, я рассмеялась:
   -Конечно, рядом с его сардельками мои руки выглядят необычно!
  В ту пору мне было года тридцать два, но ни о замуже стве, ни, тем-более, о детях, я не мечтала. Возможно, если бы я была совсем одинока, я бы и мечтала обзавестись семь ей. Но с мамой я не ощущала одиночества.
Да, я мечтала о любви, практически всю жизнь, но лю бовь и семья как-то не соединялись в моем представлении. Это мне было уже не интересно. Но, если бы я вдруг зада лась такой целью, второй попыткой Клавдия Филипповна могла подложить мне большую свинью.
У ее старой знакомой, был неженатый племянник, живший вместе с ней, которого она мечтала женить. Когда мы жили на Сиверской, она приезжала в гости к Клавдии Филипповне. Увидев меня и, видимо, сразу решив, что мне можно "вешать лапшу на уши", как теперь говорят, попросила Клавдию Филип повну познакомить со мной Петю. И Клавдия Филипповна, без всякой задней мысли, согласилась.      
И вот, когда мы уже переехали на Всеволожскую, она при везла мне второго жениха. Кажется, что он был довольно сим патичным, но то, с каким рвением он принялся меня штурмо вать, мне не понравилось. Тем-более я понимала, что я не такая красавица, чтобы в меня влюбиться с первого взгляда. Через пару дней, после первой встречи, он приехал вновь и сказал, что купил на выходной билеты то-ли на спектакль, то-ли на концерт. Но у нас была "черная" суббота, мне при шлось отказаться. Скоро он уехал в отпуск, в родную дерев ню, откуда прислал мне письмо. Опыта в общении с мужчина ми у меня не было никакого. К тому же, будучи искренним че ловеком, я была очень доверчива и все, что мне говорили, принимала за чистую монету. Но его письмо показалось мне каким-то очень деловым. Он спрашивал меня, может ли он на деяться на новую встречу и просил срочно дать ответ. Мне хватило даже моего жизненного опыта, чтобы понять, что письмо, если не влюбленного мужчины, то, хотя бы, увле ченного, не должно было быть таким официальным. И, хоть чуть-чуть, говорить о чувствах. Не помню, ответила я ему или нет. А когда он в следующий раз приехал к нам, я, весь вечер, намеренно, говорила о другом человеке и он понял, что тут ему ничего не светит. На том наше знакомство и закончилось. И только тогда мы узнали об истинных намере ниях жениха. Его тетя, даже не скрывая, ни своей ни его непорядочности, рассказала Клавдии Филипповне, что у Пети в деревне живут две сестры, которых он намеривался оттуда вытащить и только искал способа. Кроме того, выяснилось, что в настоящее время он живет в гражданском браке с ка кой-то женщиной...Стадо быть, я должна была стать лишь средством для достижения цели. Поженились и я бы его про писала. А потом он развелся бы со мной, и отсудил часть дома - хотя и делить-то там было нечего! А потом ушел бы к своей невенчанной жене...
В ассортименте Клавдии Филипповны оказался еще один же них, фотограф Аркадий. Мягкий, внимательный и деликатный человек, но невероятно примитивный. Буквально ничем не ин тересовался, не читал, не ходил в кино, объясняя это пло хим зрением. Хотя можно было бы выписать очки, если в этом было дело. А, кроме того, несмотря на то, что он работал с фотографией, снимать умел только в условиях своего павиль она. Уличные снимки у него не получались. По всей вероятно сти, из него получился бы идеальный муж. Добрый и заботли вый. Но мне он был не нужен... Между прочим, я еще в юнос ти заявила, что никогда не выйду замуж.
Отвлеклась и не договорила о работе. Приняли меня на опытно-производственный участок, в качестве работницы. Ра бота мне сразу не понравилась. Если так можно сказать, то здесь eщe не работали, а пытались только это делать. Стан ки постоянно находились в процессе наладки и переналадки. Менялся инструмент. А работницы в это время либо занима лись другой работой, либо просто болтали сидя в ожидании. Я понимала, что опытная работа требует особого внимания и тщательности. Однако, привыкшая к плановой нормированной работе и быстрым темпам, я буквально изнывала от вынужден ного безделья. "Отсиживание" своего рабочего времени, ока залось тоже не легким занятием. Не утешало даже то, что оплата была повременная. Работала ты или нет, деньги были те же. Но не было ли ущемлено мое самолюбие тем, что я, дочь известного писателя, оказалась, всего-навсего станоч ницей? И что эта работа недостойна меня? Нет и еще раз нет! Известность отца, не была для меня сиянием, и ни к чему не обязывала. Я уже давно привыкла к тому, что устра ивать свою жизнь я должна сама. Впрочем, насколько это воз можно. Всегда и везде возникали какие-то обстоятельства, которым приходилось подчиняться, так как я, не имея ни об разования, ни специальности, могла на что-то претендовать?
Это во-первых. Во-вторых я не считала работу на станке унизительной. В третьих, мне нравилось работать в цеху. Пусть не в данном случае, но я надеялась, что смогу найти что-то no душе. Кроме того, я была начисто лишена снобизма и никогда не ставила свою судьбу в зависимость от извест ности отца. Вот к правительству, в связи с нашей ссылкой, у меня были большие претензии! Не лагеря, а эти II лет ссылки, сломали мою жизнь!
Когда окончился мой испытательный срок, меня пригласи ли к директору нашего НИИ и опросили, нравится ли мне моя работа и думаю ли я здесь остаться? Любое несоответствие с моими взглядами, вызывало у меня бурную реакцию, а вот в тот раз, особенно. Я уж не помню, что я наговорила директо ру. Вроде бы сказала, что это не работа, а какая-то бога дельня и еще что-то в этом роде.   Выслушав меня и улыбнув шись, директор стал объяснять мне то, что я уже знала. Что работа экспериментальная, очень важная и трудоемкая, и т.д.и т.п. А потом спросил, что же я все-таки решила.         Подобная работа была не по моему характеру, но и уволь няться я не собиралась, боясь вновь остаться безработной. Этот страх оставался во мне на многие годы и вдруг, присут ствовавший здесь начальник планового отдела, спросил - не соглашусь ли я работать на том же участке, но только в ка честве контролера ОТК? Я никогда не боялась браться за не знакомое дело, считая, что если могут другие, могу и я.
А потому согласилась. Сперва мне пришлось трудновато. Но не потому, что я не знала работы - с ней я освоилась довольно быстро. Хорошо разбиралась с чертежами и меритель ным инструментом. Дело в том, что до меня в мастерской не было контролера и работу на другой опытный участок переда вали такой, какая она была. Причем не всегда качественную. А отсюда происходили всякие неприятности, при дальнейшем испытании. Однако, наладчиков такая бесконтрольность, уст раивала. А тут вдруг, на их головы, свалилась я со своими требованиями и претензиями no-поводу качества. Ну и встре тили меня в штыки. Но, очень скоро, сказался положительный результат и с моим присутствием не только смирились, но и признали мою работу необходимой и полезной. Я, каждые пол часа, обходила все станки и проверяла качество работы. Если шел брак, останавливала работу.
Особенно я любила работать во вторую смену, когда на участке не было начальника мастерской. Если было много ра боты, я охотно садилась за станок. Для некоторых изделий, использовалась миллиметровая широкая алюминиевая лента, из которой я настрополилась делать для изделий удобные и до вольно прочные коробочки. Одним словом, прижилась.
Очень скоро я нашла дорогу в стенную газету цеха, а по том и институтскую. Мне предложили стать редактором, но я отказалась, так как никогда не умела никого и ничего орга низовывать. Но зато ни одна газета не выходила без моего фельетона или сатирического стихотворения или басни. Позже я оказалась еще и членом редколлегии заводской малотираж ной газеты.
Парторг цеха, заметив мою общественную деятельность, несколько раз, предлагал подать заявление о принятии в пар тию. Я отказалась, так как не хотела оказаться одним в по ле войном. Будучи человеком принципиальным, знала, что бу ду бороться с недостатками, которые никого не трогают и не волнуют. В те времена все руководители, начальники и масте ра не могли быть беспартийными, а потому, вступившие в пар тию, далеко не все были убежденными коммунистами. И греб ли, по-прежнему, только к себе. Так что, кроме конфликтов и неприятностей, ждать от вступления в партию мне было не чего. Не помню, рассказала ли я маме об этом предложении и, если да, то как она на это отреагировала? Думаю, что ма ма не была бы в восторге, если бы рядом с ней, жила комму нистка! Впрочем, этого и не могло случиться.
После всего пережитого нами по вине таких, как Берия, а говорили, что инициативой высылки, таких как мы, было его рук дело; я просто не смогла бы стать убежденной комму нисткой. А вступать в партию, чтобы как-то продвинуться по работе, было и вовсе не в моем характере. К тому же, мне вполне хватало участия в обеих газетах.
Случайно, я познакомилась с Валентиной Сергеевной Вла димировой. Она имела за плечами Университет и была филоло гом. Но, по причине каких-то обстоятельств, занималась в нашем НИИ подготовкой кадров. Благодаря счастливой случай ности, или тому, что я бегала с места на место, через ка кое-то время, мы оказались с ней сотрудницами одного отде ла и сидели лицом к лицу.  Валентина Сергеевна была боль шим книгочеем , любила стихи и мемуарную литературу. А еще классическую музыку. Но сблизило нас скорее то, что она бы ла романтической натурой, чуткой и ранимой. А главное, са ма писала стихи. Правда, они были очень необычные, с непри вычной для слуха рифмой. Так как их не очень понимала, то они мне и не особенно нравились. В стихах было много образ ных выражений и чувств. Но, все вместе, выглядело несколь ко разрознено, тем-более, что недосказанность оставляла чи тателя в недоумении и неведении, что, собственно говоря, хотел сказать автор. А я терпеть не могу намеков к недоска занности. То же было и в ее письмах. Меня это очень раздра жало и я не раз говорила ей, что если она не решается дове риться мне, то лучше пусть уж ничего не пишет, чем наме кать! А переписывались мы потому, что её семья, переехала из Ленинграда в Петродворец.
Наша дружба была интересной и трудной. Валентина Серге евна совершенно не терпела критики, даже мелкие замечания обижали ее. Несмотря на наше продолжительное знакомство, мы очень долго не могли перейти к обращению по именам. А на "ты", вообще не дошли. Несмотря на свою открытость и общительность, в отношении себя самой была очень скрытна. Не знаю, в чем уж была причина,но она боялась откровенных разговоров и, возможно, предательства. Сама же, страшно лю била расспрашивать знакомых о их делах и проблемах. Для то го, чтобы завоевать ее доверие, мне понадобился ни один год! Лишь, под конец нашего знакомства, она написала мне в письме: «Спасибо, что Вы есть!» Для меня это было большой наградой!
                    часть 17
                      Мама
 
Помню, когда мы взялись с мамой за воспоминания об от це, мама, никогда не анализировавшая свою жизнь, углуби лась в воспоминания с какой-то болезненной остротой.
Ей стало казаться, что она прожила жизнь не так как на до. Что нельзя было плыть по течению, как она это делала всю жизнь. Мама была послушной и любящей дочерью. Она свя то верила во все, что говорят и делают родители. А, выйдя замуж, полностью доверилась мужу. Считая, что раз он стар ше нее, то и опытнее. Отец мог быть кормильцем, но совер шенно не годился на роль Главы дома. Тем-более, в трудные времена. Он был увлекающейся, артистической натурой и на домашние дела его фантазия не распространялась. Об этом можно было судить ещё тогда, когда он поменял уникальную старинную мебель на солдатскую. Вообще, всем женам «твор цов» всегда приходилось принимать на свои плечи домашние проблемы и заботы, мирясь с порхающим в облаках супругом. И вот, в восьмидесятилетнем возрасте, маму стали мучить какие-то раскаяния и она часто орошала своими слезами руко пись. Первый вариант она, вообще, уничтожила. Спасти его мне не удалось.
   Я об этом рассказала Валентине Сергеевне, на что она заметила, что, по крайней мере, мама хоть развлечется! Сама Валя, чуть ли ни с молодости, собирала материал о Ки бальчиче. Не знаю, чем он ее так пленил и запал в душу. Она ездила даже на его родину и была у его сестры, которая подарила для несуществующего музея серебряную ложку брата. Валя надеялась собрать материала на целую книгу. Его было у нее и так довольно много. Как-то испросив моего разреше ния, она приехала ко мне с огромной рукописью и стала чи тать. Кроме существенной информации о Кибальчиче, было мно го лирических отступлений, имевших лишь косвенное отноше ние к герою. К этому времени, я уже имела некоторый опыт общения с редакторами. А потому была уверена, что, если ее рукопись и примут к публикации, то все лирические отступ ления, несомненно, вычеркнут. Я попыталась объяснить Вале, что, если бы она была, хотя бы дальней родственницей Ки бальчича, это имело бы значение. А так… Она не дала мне закончить, воскликнув:
-Ой, только не надо ничего говорить!
-Для чего же вы мне читаете? Разве не для того, чтобы услышать стороннее мнение и, быть может, какие-то советы?
Каким-то образом ей удалось связаться с дальним родст венником Кибальчича, жившим в Москве, который тоже собирал материал для книги. Не помню, пообещал ли он Валентине Сер геевне помочь в публикации или собирался объединить их тек сты. Переговоры и молчания, длились года два, но из этого так ничего и не вышло. А дома к ее творчеству относились с насмешкой, особенно муж. Это было обидно.
Для меня общение, в какой-то степени, труд. В противо положность другим, я придавала общению большое значение. Когда Валя жила еще в Ленинграде и работала у нас, все бы ло проще. Всегда можно было сразу объясниться. Переписка оказалась психологически трудной. Валя очень часто пони мала мои слова превратно и обижалась. В следствии чего, вместо приятного душевного общения, приходилось без конца объясняться и даже оправдываться..
У меня была чудесная врач психотерапевт. Она всегда внимательно выслушивала меня и старалась дать полезный со вет. Как-то она мне сказала, что мне потому трудно, что я не общительна. Я очень удивилась, сказав, что охотно  раз говариваю  даже с посторонними незнакомыми людьми. Стою ли в очереди, или eду в транспорте. Но она ответила, что это совсем другое дело. Это меня просто ошеломило. Ведь я, дей ствительно, очень легко знакомилась. В то же время, она бы ла в чем-то права. Я и сама испытывала какой-то барьер в общении. Например, у меня не было привычки при встрече со знакомыми, радуясь, восклицать, тем-более, целоваться. Од ним словом, я не умела общаться запросто, по-свойски.
       
С мамой  я была очень близка и всегда читала ей, как  свои письма, написанные кому-то, так и те, что получала са ма. Я не уверена, что мама была объективна по отношению ко мне. Слишком уж она меня любила. А потому всегда была на моей стороне. Видя, как я извожусь- видимо это было своего рода тоже болезненная реакция- она несколько раз советова ла мне бросить переписку с Валей, считая, что и у нее свои "завихрения". Да еще эти вечные ее недомолвки… Я же не уме ла вуалировать свои мысли и, будучи прямолинейной и катего ричной, резала правду-матку в глаза. Ведь можно же было, просто не принимать советы к сведению и поступать по своему, даже не объясняясь.. Так нет же! Мне, непременно, надо было объяснить свою точку зрения! Был даже период, когда мы, почти целый год, не переписывались. Видимо, она за что-то на меня обиделась. А я никогда не пыталась выяс нять отношения, тем-более не чувствуя себя виноватой.
Как-то, нас с мамой, пригласили в Городскую библиотеку города Пушкина, на вечер. Видимо была какая-то круглая да та у отца.
Маму попросили поделиться своими воспоминаниями об от це. Раньше она никогда и нигде не вы ступала, но, слава  Богу, она совсем не робела. Рассказывала очень по-домашне му, а я ужасно переживала, что она скажет что-то не то и не так. С моей точки зрения, были ляпсусы, но аудитория бы ла настроена благожелательно и принимали ее очень тепло. Ее рассказы всем очень понравились и ей хлопали, искренне выражая свою симпатию.
Попав после "дикого севера" в цивилизованный мир, я все боялась опростоволоситься, показаться не только необразо ванной, но и серой. Вот тут то и проявилось мое самолюбие! А за маму я переживала вдвойне, очень боясь стороннего суж дения.
Когда мы ехали после вечера домой, я сказала, что пыта лась взглядом предостеречь ее и даже остановить. На что она ответила, что ощущала мой взгляд, и чтобы не сбиться, не смотрела в мою сторону.
С Пушкиным у нас наладилась связь. Несколько раз меня приглашали в Краеведческий музей, где я кое-что рассказала об отце. У них была даже небольшая экспозиция, посвященная писателю Беляеву: несколько фотографий отца и одна наша с мамой. Рисунок нашего дома и пару отцовских книг, которые мы подарили музею. Но когда музей переехал из дома Кочубея в помещение бывшего исполкома, от экспозиции осталась толь ко одна отцовская фотография с сопутствующей информацией о его жизни в Пушкине.
Когда мы вернулись из ссылки, то принялись искать родст венников. Кроме семьи маминого родного брата, т.е. его же ны Полины Сергеевны и двух детей- дядя всё еще отрабатывал свою вербовку на Севере- оказались живыми, пережившие бло каду, два маминых двоюродных брата: Петр Даниилович, Дани ла Даниилович и сестра Клавдия Данииловна.
Петр Даниилович так и жил, с довоенных времен, в своей квартире на Петроградской стороне. К нему первому я и пое хала возобновлять наши родственные отношения. Не знаю, по чему не поехала мама. Явилась я с тортом и улыбкой на ли це. Но ни он, ни его жена, не проявили не только радости, но даже и интереса к моей особе. Как я еще помню, дядя Пе тя смотрел по телевизору финский кинофильм «За спичками», который его очень увлек. И если я пыталась что-то сказать, останавливал меня возгласом:
-Подожди, подожди, дай посмотреть!
Одним словом, вел себя по-свински. Жена просто молчала. Больше мы с ними никогда не встречались...А вот дядя Тася, как называли его родные, проявил к нам внимание и даже по мог устраиваться на новом месте. Мы сдружились и с его же ной Лидией Витальевной, которая нам очень понравилась.
   А теперь из всех этих родственников осталась только моя двоюродная сестра Эля и брат Эдя. Остальные все поуми рали... Родной мамин брат Леопольд Константинович умер в 197I году от тяжелой болезни.
Каким-то образом, на нашем горизонте возникла папина племянница, живущая в Москве. По всей вероятности, внучка Николая Петровича. Раньше мы о них ничего не знали, так как отец ни с кем из родственников не переписывался.
У него полностью отсутствовала, свойственная русским людям, любовь к любым родственникам. Племянницы отца, при глашали меня в гости. Кто-то у них танцевал в Большом теа тре и они мне пообещали билет на спектакль. Письмо было очень доброжелательное и радушное, но в отношении родствен ников я была дочерью своего отца. У меня абсолютно не было никакого желания знакомиться с ними. Для меня были близки ми те, с кем меня столкнула жизнь. Например, Любовь Филип повна и Клавдия Филипповна, которых, увы, тоже уже нет в живых...Ушла и Валя.
   А Вали мне, до сих пор не хватает, хотя и прошло уже восемь лет!..Какой-то отрезок времени, если его рассматри вать в масштабе всей жизни, то очень небольшой, наша жизнь протекала довольно спокойно, без отегчающих событий. Помню, как-то вечером, сидя в гостинной за чаем, мама ска зала:
-Мы никогда так хорошо не жили!
Подобное заявление меня немного удивило. Хотя жизнь на шей семьи была сплошь из белых и черных полос, мне каза лось, что было и что-то хорошее. Не измерять же наше дос тояние телевизором и пылесосом?! А что, кроме этого, было так уж хорошо? Лучше, чем в Киеве, в Москве, Ленинграде или Пушкине? Конечно, по сравнению с землянками и барака ми, мы жили, почти что во дворце! Но и это спокойствие и благополучие, было лишь передышкой перед новыми испытани ями.
В этот период, наше благополучие, омрачалось лишь бес покойством со стороны верхних соседей. Там жила семья из четырех человек: отца, матери и двух маленьких мальчиков – двух с половиной и пяти лет. По мере их взросления, возрас тал и  шум. Мать их не останавливала и они, когда были до ма, вечно что-то катали, роняли, прыгали со стульев и даже со стола. На все наши жалобы, мать отвечала одной фразой:
-У меня мальчики! 
Впрочем, удивляться нечему. Родители не ограничивали се бя ни в чем, никогда не считаясь с тем, что кому-то не да ют спать. Все "громкие" дела, почему-то начинались после десяти -одиннадцати вечера. Будь то шитье на электрической швейной машине, стирка или ремонт обуви. А по выходным, хо зяин, с утра  пораньше, выходил на балкон и принимался чем-то греметь. Когда мальчишки немного подросли, старший увлекся музыкой. Естественно, в современных ритмах и обя зательно на всю катушку. Причем так, что мы не слышали сво его телевизора. Делать замечания взрослым людям очень не приятно, но и терпеть было невыносимо. Одним словом, их развлечения стоили нам нервов!
На тридцать втором году жизни меня постигла вторая и уже последняя несчастливая любовь, из-за которой я так и не вышла замуж… 
Чуть не забыла. В 1963 году из-во «Молодая Гвардия» за планировала выпуск восьмитомника произведений отца. Напи сать об отце заключительный очерк, взялся Олег Орлов, сту дент последнего курса института или Университета. О жизни отца он практически ничего не знал, так как книги выходи ли, в лучшем случае, с библиографическими справками. В то время мы жили еще на Всеволожской. Мама рассказывала мне, что Олег приезжал к ней не менее десяти раз. Необходимость вспоминать обо всем, что она знала об отце, взволновало и растревожило ее душу. Она практически не спала по ночам, перебирая в памяти былые события.
У Олега не было магнитофона, но он почему-то ничего не записывал, видимо надеясь на хорошую память. Когда он кон чил писать и весь текст был отпечатан на пишущей машинке, Олег приехал к маме, опять же в мое отсутствие, чтобы про честь ей рукопись. Он торопился, так как ему надо было ещё заверить мамину подпись в Исполкоме. А, из-за спешки, чи тал так быстро, что мама не успевала всего уловить.
В 1964 году восьмитомник вышел в свет. Читая очерк Оле га Орлова, мама была, одновременно, возмущена, потрясена и удивлена. Читатель, конечно, не заметит всех этих мелочей, тем-более, что он не знает правды. Но дело не в этом. Просто каждая неточность или домысел пишущего, искажали об раз писателя.
Не буду перечислять все ляпсусы, иначе придется пере числять все, о чем я уже писала. И все же, в силу своей ка тегоричности, не могу не привести один вопиющий пример. Орлов пишет:
"В 1911г. Беляев взялся защищать богатого лесопромышлен ника Скундина. Купчина продал чужие леса на приличную сум му в 75 тысяч рублей и попался. Хотя дело было заведено проигрышное и Скундин вышел из него помятый прокурором и присяжными поверенными, Беляев получил большой гонорар."
Даю голову на отсечение, что таких сведеней, мама дать не могла, так как не знала о каких судебных делах пятидети летней давности. И, тем-более, фамилию какого-то купца и суммы денег от незаконной продажи леса. Тогда, откуда же у Орлова такие сведения? Сомневаюсь, что в судебном архиве Смоленска мог сохраниться протокол заседания суда. Стало быть, это чистой воды вымысел?!
Я знаю по собственному опыту, для того, чтобы любую жизненную историю превратить в рассказ, необходимы хоть небольшие домыслы. Но то художественная литература, не пре тендующая на достоверность. А биография, реально существо вавшего человека, не должна обрастать, как ракушками фанта зиями очеркистов. Одним словом, ляпов было много. Но самым абсурдным является описание операции по поводу удаления камней из мочевого пузыря.
Любознательность и любопытство отца не знали границ и он попросил установить над ним зеркало, чтобы следить за операцией. Его просьбу удовлетворили, хотя и не без види мого удивления. Он был первым больным, который хотел ви деть, как будут копаться в его внутренностях!  Так-как Ор лов ничего не записывал в мамином присутствии, оставляя это для домашней работы, то, по истечению времени, перепу тал операции. Написав вместо операции на мочевом пузыре, операцию на почках. И вот, с его "нелегкой" руки,  получал ся полный абсурд.
  Если бы отец лежал на животе, как требует для этого операция на почках, он не смог бы видеть в зеркале процес са операции. А, кроме того, операцию на почках, делают под общим наркозом.
Кроме того, в очерке еще немало неточностей и фантазий, которых мама так и не смогла простить Орлову до самой смер ти. И я понимаю ее. Отец был для нее очень дорогим челове ком и все, что касалось его, должно было быть неприкосно венным.
  Нашей, более или менее спокойной жизни, пришел конец. У мамы, все чаще наступало обострение полеартрита и она, несколько раз, лежала в больнице. А, однажды, она мне ска зала, что не в силах готовить обед, так как ей трудно дол го стоять на ногах. Это стало моим первым испытанием. Хотя работа была у меня не физическая, я очень уставала. И ког да приходила домой испытывала желание, если не лечь, то, хотя бы сесть. Приготовление то-ли обеда, то-ли ужина, бы ло для меня большой нагрузкой. Да и есть мы теперь стали ни в 6, а около восьми.
К своему стыду, я не помню, когда это случилось. У мамы было сильное обострение полиартрита и ее пришлось вновь по ложить в больницу. Дома у мамы была высокая кровать и она, хотя и с трудом, могла с нее встать. В больнице же кровати были очень низкими и подниматься без посторонней помощи  она не могла. Беспокоить кого-то каждый раз, стеснялась. Последствия ее деликатности были печальными. В больницу она ушла на своих ногах, а вернулась на носилках...
По возвращению из больницы, от безысходности, мама три дня рыдала. Чем я могла ее утешить? Сказать, что она попра вится? Но в это не верила ни я, ни она. Даже подбодрить ее было нечем. И я сказала банальные слова:
-Не плачь пожалуйста, слезами горю не поможешь!..
Если  бы я стала ее утешать и охать над ней, она бы еще больше разволновалась. Как-то она мне сама сказала:
-Ты меня не жалей, а то я заплачу...
Так начались наши проблемы. Так как мама вообще переста ла вставать с кровати, мне нужно было до работы ее умыть, одеть, напоить чаем. Кроме того, надо было оставить ей еще какую-то еду на день. Мы никогда, кроме чая или кофе, по утрам, ничего не пили и не ели. Так что, хоть в этом слу чае, мне было облегчение- не надо было варить кашу или еще что-то готовить. Я оставляла ей термос и бутерброды.