Искажённый мир.
Я знаю, что я серьезно болен. Мне неизвестно только одно – как долго
я буду еще оставаться мыслящим существом. Я имею в виду абстрактное мыщление. Нет, это совсем не то, что вы подумали. Во всяком случае, пока не это.
Окружающая экология в таком плачевном состоянии, что у каждого из нас гораздо больше шансов заболеть этой страшной болезнью, чем остаться здоровым
Я неврастенник. Это болезнь пограничная между «невро» и «психо». Так что я не настолько болен, чтобы не понимать своей болезни. Но поверь те, от этого мне не легче. Еще несколько лет тому назад я был довольно из вестным писателем. Мои произведения публиковались в газетах и журналах, звучали по радио. Но, по мере того, как болезнь овладевала мной, я писал все меньше. Сейчас я совсем не пишу.
А для меня это подобно моральной смерти, потому что я не мыслю себя
вне литературы. В настоящее время меня редко вспоминают и это обидно. Возможно, что мои рассказы были актуальны лишь в свое время, а теперь они утратили остроту. Не знаю…все это было бы не так грустно, если бы я сейчас мог писать, но я уже не тот, хотя мне нет и пятидесяти… Раньше у меня никогда не было недостатка в сюжетах и я еле успевал за полетом своей фантазии. И вот эта беда…
Теперь моя работа превратилась в каторжный труд, борьбу с самим со бой. Все чаще, садясь за письменный стол, я ощущаю в своей голове совер шенную пустоту. Ни сюжета, ни единой мысли и полное отсутствие вдохнове ния. Я всячески понуждаю себя к работе, уверяя, что надо только начать, а потом все, как и раньше, пойдет как по маслу. Но увы. Мысли, рождаемые больным рассудком так беспомощны и несовершенны, словно я никогда не владел пером. Вычеркивая написанное, я делаю новую попытку, но следую щая фраза ничем не лучше предыдущей.
Я маюсь не меньше часа, но, так ничего и не написав, бросаю работу. И так день за днем…тогда я просто сижу над чистым листом бумаги, не в силах написать ни одной строчки. Однажды, именно в такой момент мне позвонил мой Он, как обычно, был бодр и оптимистичен, но я вдруг ощутил, что его бурное проявление жизни раздражает меня. Захотелось оборвать его или про сто повесить трубку. Я поймал себя на том, что совершенно не слушаю его: – чему друг, тоже литератор. он, собственно говоря, радуется? – подумал я с раздражением.
- Ты меня слушаешь? – вдруг спросил он, видимо удивленный моим
безучастием.
- Прости, я отвлекся, -сказал я извиняясь.
- Я, наверное, отвлек тебя, ты работаешь?
- Пытаюсь.
- Ты не болен? – осведомился он.
- С чего ты взял?
- У тебя сегодня какой-то тусклый голос.
- Тусклый голос? – враздумьи повторил я. –Может быть…
- Что, вдохновения нет? – посочувствовал он.
- Вроде того…
- Пойди, прошвырнись куда-нибудь, хоть в кино. Мысли не яйца, их не
высидишь!
- Откуда тебе это знать?! Ты, как дятел целыми днями стучишь на маши
нке! – неожиданно вспылил я, ощущая, как в душе рождается неприязнь к другу. Удивленный моей раздражительностью, он помолчал, потом спро сил:
- С тобой все в порядке?
- Извини, у меня неприятности! – сказал я, чтобы как-то объяснить свою
несдержанность.
- Ладно, пока,- проговорил он и повесил трубку.
Друзья еще ничего не знали о моей болезни. Я тщательно скрывал это, боясь, что от меня станут шарахаться. Да как было и не бояться, если у нас на психически больных людей всегда смотрели, как на зачумленных. Стоило кому-нибудь сказать – «вы знаете, а ведь он стоит на учете в психдиспансере! И сразу этот человек становился изгоем.
Его начинали опасаться, избегали общения с ним. Признаюсь, раньше и я сам относился к подобным больным с опасением, ожидая от них чего угод но. И вот, теперь я один из них…Даже от одной мысли, что у меня какие-то нарушения функций головного мозга, мне становится страшно до дрожи. Холодеет спина и лоб покрывается потом. Я до ужаса, боюсь деградировать, стать идиотом!
По совету друга решил все же сходить в кино.
В "Спартаке" шел фильм «Унесенные ветром» с Вивьен Ли. Я слышал о нем много хороших отзывов и давно собирался посмотреть его. В трамвае было много народу и меня ужасно раздражало, что все время кто-то трется о мои бока. Неожиданно возникло ощущение, что все пассажиры одно целое, а я сам по себе, один.»они» и «я»…
Фильм оказался телевизионным и проектировали его не из будки, а про екционной камерой, установленной возле самой сцены. Кажется, он был снят еще в пятидесятые годы. Цвета были такими неестественными, а изоб ражение расплывчатым, что все это только раздражало меня. Слова перевод чика перекрывались хриплыми и потрескивающими звуками, так что по нять что-либо практически было невозможно.
На экране шла чья-то чужая, незнакомая жизнь, которая не вызывала у меня никакого интереса. Шла война. К зданию больницы или госпиталя подъезжали санитарные машины. На носилках выносили раненых и несли в дом. Бегала какая-то миловидная, но поврежденная временем, вместе с пленкой, женщина. Все эти дефекты вызывали у меня нестерпимую скуку и тоску и я, не отсидев и половины сеанса вышел из зала.
Меня постоянно беспокоят мысли о работе. К вечеру мне становится лучше и я, ложась спать, думаю: – работать! Работать! – Вот, завтра проснусь и сяду писать.
Но, вместо бодрости и вдохновения, утро приносит мне неизбывную ли шенную причин тоску. Словно от горя, сжимается сердце, хочется упасть и зарыдать, но слез нет.
Возможно, если бы я мог плакать мне стало бы легче. Меня только ду шит спазм. На днях был у врача. Он сказал: – вы человек творческий, пиши те, это ваше спасение!
Странно, неужели он не понимает, что я сейчас н е - мо-гу писать и не могу спасти себя сам.
Мне всю жизнь не хватало времени и я часто засиживался за работой за полночь. Теперь у меня столько свободного времени, что я не знаю что с ним делать. Попытался заполнить его чтением, но не всегда могу сосредото читься. Как ни стараюсь вникнуть в смысл, суть неуловимо ускользает от меня. Мешают читать какие-то мелкие, не имеющие никакого значения, мы сли. За то время, что я работал не покладая рук, накопилось много дел.
Что-то надо было бы под ре монтировать, подкрасить. Но сейчас все это кажется мне таким незначительным, не нужным…
У меня есть одна пожилая соседка, которая по собственной инициативе взя ла надо мной шефство. Жалеет меня из-за моего одиночества. Я никогда ни о чем ее не прошу, но она то творогу мне предложит, то рыбы. Чтобы не быть перед ней в долгу, я стараюсь ее чем-то отблагодарить .Она всегда была мне симпатична. Вообще я уважаю пожилых женщин.
На днях она тоже с чем-то пришла. А я смотрю на нее и не узнаю. Она или не она? Что-то в ее облике появилось неприятное, даже отталкивающее. Никогда не замечал, что она так некрасива, если не сказать безобразна! Маленькая, полная, на коротких толстых ножках. А главное – лицо жалкое такое и вроде бы хитрое. И смотрит на меня как-то заискивающе…Меня так поразила перемена с ней, что я даже не понял, чего она от меня хотела.
Сказал, что мне ничего не надо и быстро закрыл за ней дверь, чтобы скорее избавиться от нее. А перед глазами все еще продолжало маячить ее неприятное лицо.
Отключил телефон – не могу больше слушать эти досужие разговоры. Жалуются, возмущаются, решают какие-то проблемы, спрашивают совета...
Они мне муравьев напоминают. Те тоже вечно суетятся. Сколько энергии уходит, сколько ненужных слов произносится…И все о себе, о себе…Главное самим высказаться. Слушаешь их и все сильнее ощущаешь одиночество…
Все еще не желая верить тому, что не могу писать, по несколько раз принимался за рассказ. Сажусь и заново перечитываю написанное. Сюжет кажется не интересным, диалоги надуманными, герои неестественными. Чтение вызывает только раздражение и досаду. Не знаю, когда я был прав, когда писал, считая что получается очень неплохо, или сейчас, когда хочет ся взвыть от своей бездарности. Разве может подобное сочинение кого-то заинтересовать, если мне самому скучно читать?
Чтобы как-то заполнить, или хотя бы убить время, решил записывать
свои болезненные ощущения. Подумал, может быть, когда-нибудь пригодит ся для рассказа, но ничего не получилось. Невозможно описать состояние, которое непонятно самому себе. Самым сильным и почти постоянным оста ется только чувство неизмеримой пустоты и глобального одиночества.
Наверное космонавты, выходя в открытый космос должны испытывать нечто подобное. Ощущение такое, будто вокруг меня нет ни стен, ни мебели, ни привычных вещей. А я сам вишу в пространстве…
Открывая утром штору, каждый раз удивляюсь переменам, происходя щим в природе. Мне даже трудно объяснить, что именно меня удивляет. Странным кажется освещение, двигающиеся тени, качающиеся на ветру вет ки. Во всем этом мне мерещися что-то угрожающее и в то же время безысход ное. Будто все происходит в последний раз. С трудом делаю эти записи. Пишу только потому, что решил во что бы то ни стало записывать свои аномаль ные ощущения. Думаю, что скоро брошу это занятие, так как обещание, дан ное самому себе, уже не имеют значения…Лежу уже две недели.
Ничего не ем и почти не пью. Любая еда вызывает отвращение. Ничего не могу делать. Ничего не интересует…Лежу на диване в какой-то простра ции. Слушаю музыку и ни о чем не думаю. Так, какие-то клочки мыслей. В мозгу проносятся ни с чем не связанные воспоминания. О том, что уходит драгоценное, невозвратное время, уже не думаю. Пребываю где-то между про шлым и настоящим. Будущего не жду…
С трудом добрался до поликлиники психоневрологического диспан сера. Врач направил меня на лечение в дневном стационаре. Езжу уже две не дели. Делают уколы и дают горы таблеток, но сдвигов пока никаких. Хотел записать впечатления о стационаре и его обитателях, но опять не получи лось. Странное состояние, которое трудно понять даже самому себе. Не могу объяснить, что меня гнетет, что мешает: лень, не способность выразить свои мысли или отсутствие воли?
В стационаре дали койку в палате. После уколов, сплю часа два. Дома тоже рано заваливаюсь спать. Жизнь проявляется только в физиологичес ком проявлениям моего организма. Никаких мыслей и, тем более, эмоций.
Постепенно приглядывюсь к своим собратьям по несчастью. Основная мас
са –женщины, преимущественно пожилые. Как я понял, большинство стра
дают дипрессией, но ведут себя по разному. Одни постоянно говорят о своих болезнях, жалуются на то, как им плохо, описывают симптомы. Иной раз, ко гда рядом никого нет, свое «ой, как мне плохо!» – произносят ни к кому не обращаясь.
Иные сидят углубившись в самосозерцание, никого не слыша и не видя.
Взгляд отсутствующий, устремленный куда-то за пределы видимого. Третьи вяжут, о чем – то беседуя. Видимо, это уже выздоравливающие. Мужчины проводят свое от процедур время в комнате отдыха, где стоит бильярд и есть шахматы.
Другие просто дремлют в мягких креслах. Несколько молодых женщин
обращают на себя внимание нарядами и украшениями. В стационар приходят нарядными, как в театр. Кое-кто выглядит неопрятными, неухоженными. Платья помяты, чулки в гармошку. Нечесанные волосы торчат во все сторо ны. Они одновременно вызывают жалость и отвращение. Чувство отвраще ния я не могу подавить в себе, хорошо понимаю, что такими их сделала бо лезнь.
Особую неприязнь вызывает у меня, еще не старая, неряшливо одетая женщина. Она небольшого роста, полная, с круглым как луна лицом. На ее маленьком, курносом носике большие роговые очки со стеклами – цилин драми. На голове постоянно вязанная шапка в форме кулька. Вечно жирные, неухоженные волосы, спадают на какую то непонятную, вязанную одежду. Вообще она ходит во всем вязанном, надетом на другое и образующее подо бие капусты. Всегда, где бы она не была, находится в состоянии отсутствия. Глядя на нее, я со страхом, думаю: – неужели же и я, когда-нибудь превра щусь в такое жалкое существо?
Среди больных есть одна совсем молодая девушка. Ей не больше два дцати лет. У нее что-то серьезное. Она принимает огромное количество таб леток, которые сделали ее похожей на самнамбулу. Она еле ходит.Чаще все го, ее кто-нибудь, ведет под-руку. Лицо очень бледное, веки полу-опущены. Говорит, еле двигая губами.
За столом ее кормят, так как она не может держать ложку. Кроме того, спазм сводит ей челюсти и она не может открыть рот. Смотреть на нее ужас но тяжело.
Есть, как я их называю, две «плящущие». Одной лет тридцать пять. Только она остановится, как начинает топтаться на месте. Вторая постоянно меняет положение тела. То выставит вперед одну ногу, то другую. То изогнет ногу в тазобедренном суставе. Руки тоже постоянно двигаются. То она подбо ченится, то отведет их назад, то скрестит на груди, как Наполеон.
Но, особенно жалкое впечатление производит высокий, совсем суту лый парень. До самого завтрака, пока разрешается находиться в холле, он хо дит взад и вперед, заложив за спину руки , уставившись на свои ноги. Лицо у него серое, с застывшей маской безразличия ко всему миру. Если, проходя щая мимо него врач спрашивает о самочувствии, он отвечает недовольным хриплым голосом, что чувствует себя хорошо. Иногда Леша, так его зовут, пропадает из стационара. В этих случаях звонит его мама и сообщает, что он не может подняться с кровати.
Через неделю-другую, он появляется вновь…
Вечером, мать приходит его встречать. Она часто ругает его за что-то. А он, не по ворачивая в ее сторону головы, огрызается. За время моего пребыва ния в стационаре, несколько человек было переведено в психиатрическую больницу, которая находится, тут же, за зданием стационара, но по ту сторону ворот…
Проходят дни и недели, а я все-еще, нахожусь в заторможенном состоя
нии, в бесцветном и тусклом мире. Меня удивляют естественные проявле ния человеческих свойств, в особенности, смех. Мне кажется, что вокруг ки пит, не задевая меня, непонятная жизнь. Но, постепенно, все оживает. Я с уди влением и радостью вдруг замечаю набухшие на кустах почки. Потом, в мое небытие, врывается перекличка больших синиц и суматошное, задорное чи риканье воробьев.
Возвращаясь как-то из стационара, я остановился чтобы послушать пе ние скворца. Погладил, прогуливающуюся возле моего дома кошку.Через че тыре долгих месяца меня выписали. Стояла весна. День, когда я, в послед ний раз, вышел из стационара, был солнечный и прозрачный. Вместе со све жим воздухом в грудь влилась радость. Мне не хотелось думать о том, что я могу вновь попасть сюда. А пока что, я чувствовал, что моя жизнь продол жается.
И вот, я вновь сижу за своим письменным столом. Передо мной лежит
стопка исписанной бумаги. Я беру следующий лист и по нему вновь бегут ровные строчки, которые несут людям мои мысли, сомнения и надежды.
я буду еще оставаться мыслящим существом. Я имею в виду абстрактное мыщление. Нет, это совсем не то, что вы подумали. Во всяком случае, пока не это.
Окружающая экология в таком плачевном состоянии, что у каждого из нас гораздо больше шансов заболеть этой страшной болезнью, чем остаться здоровым
Я неврастенник. Это болезнь пограничная между «невро» и «психо». Так что я не настолько болен, чтобы не понимать своей болезни. Но поверь те, от этого мне не легче. Еще несколько лет тому назад я был довольно из вестным писателем. Мои произведения публиковались в газетах и журналах, звучали по радио. Но, по мере того, как болезнь овладевала мной, я писал все меньше. Сейчас я совсем не пишу.
А для меня это подобно моральной смерти, потому что я не мыслю себя
вне литературы. В настоящее время меня редко вспоминают и это обидно. Возможно, что мои рассказы были актуальны лишь в свое время, а теперь они утратили остроту. Не знаю…все это было бы не так грустно, если бы я сейчас мог писать, но я уже не тот, хотя мне нет и пятидесяти… Раньше у меня никогда не было недостатка в сюжетах и я еле успевал за полетом своей фантазии. И вот эта беда…
Теперь моя работа превратилась в каторжный труд, борьбу с самим со бой. Все чаще, садясь за письменный стол, я ощущаю в своей голове совер шенную пустоту. Ни сюжета, ни единой мысли и полное отсутствие вдохнове ния. Я всячески понуждаю себя к работе, уверяя, что надо только начать, а потом все, как и раньше, пойдет как по маслу. Но увы. Мысли, рождаемые больным рассудком так беспомощны и несовершенны, словно я никогда не владел пером. Вычеркивая написанное, я делаю новую попытку, но следую щая фраза ничем не лучше предыдущей.
Я маюсь не меньше часа, но, так ничего и не написав, бросаю работу. И так день за днем…тогда я просто сижу над чистым листом бумаги, не в силах написать ни одной строчки. Однажды, именно в такой момент мне позвонил мой Он, как обычно, был бодр и оптимистичен, но я вдруг ощутил, что его бурное проявление жизни раздражает меня. Захотелось оборвать его или про сто повесить трубку. Я поймал себя на том, что совершенно не слушаю его: – чему друг, тоже литератор. он, собственно говоря, радуется? – подумал я с раздражением.
- Ты меня слушаешь? – вдруг спросил он, видимо удивленный моим
безучастием.
- Прости, я отвлекся, -сказал я извиняясь.
- Я, наверное, отвлек тебя, ты работаешь?
- Пытаюсь.
- Ты не болен? – осведомился он.
- С чего ты взял?
- У тебя сегодня какой-то тусклый голос.
- Тусклый голос? – враздумьи повторил я. –Может быть…
- Что, вдохновения нет? – посочувствовал он.
- Вроде того…
- Пойди, прошвырнись куда-нибудь, хоть в кино. Мысли не яйца, их не
высидишь!
- Откуда тебе это знать?! Ты, как дятел целыми днями стучишь на маши
нке! – неожиданно вспылил я, ощущая, как в душе рождается неприязнь к другу. Удивленный моей раздражительностью, он помолчал, потом спро сил:
- С тобой все в порядке?
- Извини, у меня неприятности! – сказал я, чтобы как-то объяснить свою
несдержанность.
- Ладно, пока,- проговорил он и повесил трубку.
Друзья еще ничего не знали о моей болезни. Я тщательно скрывал это, боясь, что от меня станут шарахаться. Да как было и не бояться, если у нас на психически больных людей всегда смотрели, как на зачумленных. Стоило кому-нибудь сказать – «вы знаете, а ведь он стоит на учете в психдиспансере! И сразу этот человек становился изгоем.
Его начинали опасаться, избегали общения с ним. Признаюсь, раньше и я сам относился к подобным больным с опасением, ожидая от них чего угод но. И вот, теперь я один из них…Даже от одной мысли, что у меня какие-то нарушения функций головного мозга, мне становится страшно до дрожи. Холодеет спина и лоб покрывается потом. Я до ужаса, боюсь деградировать, стать идиотом!
По совету друга решил все же сходить в кино.
В "Спартаке" шел фильм «Унесенные ветром» с Вивьен Ли. Я слышал о нем много хороших отзывов и давно собирался посмотреть его. В трамвае было много народу и меня ужасно раздражало, что все время кто-то трется о мои бока. Неожиданно возникло ощущение, что все пассажиры одно целое, а я сам по себе, один.»они» и «я»…
Фильм оказался телевизионным и проектировали его не из будки, а про екционной камерой, установленной возле самой сцены. Кажется, он был снят еще в пятидесятые годы. Цвета были такими неестественными, а изоб ражение расплывчатым, что все это только раздражало меня. Слова перевод чика перекрывались хриплыми и потрескивающими звуками, так что по нять что-либо практически было невозможно.
На экране шла чья-то чужая, незнакомая жизнь, которая не вызывала у меня никакого интереса. Шла война. К зданию больницы или госпиталя подъезжали санитарные машины. На носилках выносили раненых и несли в дом. Бегала какая-то миловидная, но поврежденная временем, вместе с пленкой, женщина. Все эти дефекты вызывали у меня нестерпимую скуку и тоску и я, не отсидев и половины сеанса вышел из зала.
Меня постоянно беспокоят мысли о работе. К вечеру мне становится лучше и я, ложась спать, думаю: – работать! Работать! – Вот, завтра проснусь и сяду писать.
Но, вместо бодрости и вдохновения, утро приносит мне неизбывную ли шенную причин тоску. Словно от горя, сжимается сердце, хочется упасть и зарыдать, но слез нет.
Возможно, если бы я мог плакать мне стало бы легче. Меня только ду шит спазм. На днях был у врача. Он сказал: – вы человек творческий, пиши те, это ваше спасение!
Странно, неужели он не понимает, что я сейчас н е - мо-гу писать и не могу спасти себя сам.
Мне всю жизнь не хватало времени и я часто засиживался за работой за полночь. Теперь у меня столько свободного времени, что я не знаю что с ним делать. Попытался заполнить его чтением, но не всегда могу сосредото читься. Как ни стараюсь вникнуть в смысл, суть неуловимо ускользает от меня. Мешают читать какие-то мелкие, не имеющие никакого значения, мы сли. За то время, что я работал не покладая рук, накопилось много дел.
Что-то надо было бы под ре монтировать, подкрасить. Но сейчас все это кажется мне таким незначительным, не нужным…
У меня есть одна пожилая соседка, которая по собственной инициативе взя ла надо мной шефство. Жалеет меня из-за моего одиночества. Я никогда ни о чем ее не прошу, но она то творогу мне предложит, то рыбы. Чтобы не быть перед ней в долгу, я стараюсь ее чем-то отблагодарить .Она всегда была мне симпатична. Вообще я уважаю пожилых женщин.
На днях она тоже с чем-то пришла. А я смотрю на нее и не узнаю. Она или не она? Что-то в ее облике появилось неприятное, даже отталкивающее. Никогда не замечал, что она так некрасива, если не сказать безобразна! Маленькая, полная, на коротких толстых ножках. А главное – лицо жалкое такое и вроде бы хитрое. И смотрит на меня как-то заискивающе…Меня так поразила перемена с ней, что я даже не понял, чего она от меня хотела.
Сказал, что мне ничего не надо и быстро закрыл за ней дверь, чтобы скорее избавиться от нее. А перед глазами все еще продолжало маячить ее неприятное лицо.
Отключил телефон – не могу больше слушать эти досужие разговоры. Жалуются, возмущаются, решают какие-то проблемы, спрашивают совета...
Они мне муравьев напоминают. Те тоже вечно суетятся. Сколько энергии уходит, сколько ненужных слов произносится…И все о себе, о себе…Главное самим высказаться. Слушаешь их и все сильнее ощущаешь одиночество…
Все еще не желая верить тому, что не могу писать, по несколько раз принимался за рассказ. Сажусь и заново перечитываю написанное. Сюжет кажется не интересным, диалоги надуманными, герои неестественными. Чтение вызывает только раздражение и досаду. Не знаю, когда я был прав, когда писал, считая что получается очень неплохо, или сейчас, когда хочет ся взвыть от своей бездарности. Разве может подобное сочинение кого-то заинтересовать, если мне самому скучно читать?
Чтобы как-то заполнить, или хотя бы убить время, решил записывать
свои болезненные ощущения. Подумал, может быть, когда-нибудь пригодит ся для рассказа, но ничего не получилось. Невозможно описать состояние, которое непонятно самому себе. Самым сильным и почти постоянным оста ется только чувство неизмеримой пустоты и глобального одиночества.
Наверное космонавты, выходя в открытый космос должны испытывать нечто подобное. Ощущение такое, будто вокруг меня нет ни стен, ни мебели, ни привычных вещей. А я сам вишу в пространстве…
Открывая утром штору, каждый раз удивляюсь переменам, происходя щим в природе. Мне даже трудно объяснить, что именно меня удивляет. Странным кажется освещение, двигающиеся тени, качающиеся на ветру вет ки. Во всем этом мне мерещися что-то угрожающее и в то же время безысход ное. Будто все происходит в последний раз. С трудом делаю эти записи. Пишу только потому, что решил во что бы то ни стало записывать свои аномаль ные ощущения. Думаю, что скоро брошу это занятие, так как обещание, дан ное самому себе, уже не имеют значения…Лежу уже две недели.
Ничего не ем и почти не пью. Любая еда вызывает отвращение. Ничего не могу делать. Ничего не интересует…Лежу на диване в какой-то простра ции. Слушаю музыку и ни о чем не думаю. Так, какие-то клочки мыслей. В мозгу проносятся ни с чем не связанные воспоминания. О том, что уходит драгоценное, невозвратное время, уже не думаю. Пребываю где-то между про шлым и настоящим. Будущего не жду…
С трудом добрался до поликлиники психоневрологического диспан сера. Врач направил меня на лечение в дневном стационаре. Езжу уже две не дели. Делают уколы и дают горы таблеток, но сдвигов пока никаких. Хотел записать впечатления о стационаре и его обитателях, но опять не получи лось. Странное состояние, которое трудно понять даже самому себе. Не могу объяснить, что меня гнетет, что мешает: лень, не способность выразить свои мысли или отсутствие воли?
В стационаре дали койку в палате. После уколов, сплю часа два. Дома тоже рано заваливаюсь спать. Жизнь проявляется только в физиологичес ком проявлениям моего организма. Никаких мыслей и, тем более, эмоций.
Постепенно приглядывюсь к своим собратьям по несчастью. Основная мас
са –женщины, преимущественно пожилые. Как я понял, большинство стра
дают дипрессией, но ведут себя по разному. Одни постоянно говорят о своих болезнях, жалуются на то, как им плохо, описывают симптомы. Иной раз, ко гда рядом никого нет, свое «ой, как мне плохо!» – произносят ни к кому не обращаясь.
Иные сидят углубившись в самосозерцание, никого не слыша и не видя.
Взгляд отсутствующий, устремленный куда-то за пределы видимого. Третьи вяжут, о чем – то беседуя. Видимо, это уже выздоравливающие. Мужчины проводят свое от процедур время в комнате отдыха, где стоит бильярд и есть шахматы.
Другие просто дремлют в мягких креслах. Несколько молодых женщин
обращают на себя внимание нарядами и украшениями. В стационар приходят нарядными, как в театр. Кое-кто выглядит неопрятными, неухоженными. Платья помяты, чулки в гармошку. Нечесанные волосы торчат во все сторо ны. Они одновременно вызывают жалость и отвращение. Чувство отвраще ния я не могу подавить в себе, хорошо понимаю, что такими их сделала бо лезнь.
Особую неприязнь вызывает у меня, еще не старая, неряшливо одетая женщина. Она небольшого роста, полная, с круглым как луна лицом. На ее маленьком, курносом носике большие роговые очки со стеклами – цилин драми. На голове постоянно вязанная шапка в форме кулька. Вечно жирные, неухоженные волосы, спадают на какую то непонятную, вязанную одежду. Вообще она ходит во всем вязанном, надетом на другое и образующее подо бие капусты. Всегда, где бы она не была, находится в состоянии отсутствия. Глядя на нее, я со страхом, думаю: – неужели же и я, когда-нибудь превра щусь в такое жалкое существо?
Среди больных есть одна совсем молодая девушка. Ей не больше два дцати лет. У нее что-то серьезное. Она принимает огромное количество таб леток, которые сделали ее похожей на самнамбулу. Она еле ходит.Чаще все го, ее кто-нибудь, ведет под-руку. Лицо очень бледное, веки полу-опущены. Говорит, еле двигая губами.
За столом ее кормят, так как она не может держать ложку. Кроме того, спазм сводит ей челюсти и она не может открыть рот. Смотреть на нее ужас но тяжело.
Есть, как я их называю, две «плящущие». Одной лет тридцать пять. Только она остановится, как начинает топтаться на месте. Вторая постоянно меняет положение тела. То выставит вперед одну ногу, то другую. То изогнет ногу в тазобедренном суставе. Руки тоже постоянно двигаются. То она подбо ченится, то отведет их назад, то скрестит на груди, как Наполеон.
Но, особенно жалкое впечатление производит высокий, совсем суту лый парень. До самого завтрака, пока разрешается находиться в холле, он хо дит взад и вперед, заложив за спину руки , уставившись на свои ноги. Лицо у него серое, с застывшей маской безразличия ко всему миру. Если, проходя щая мимо него врач спрашивает о самочувствии, он отвечает недовольным хриплым голосом, что чувствует себя хорошо. Иногда Леша, так его зовут, пропадает из стационара. В этих случаях звонит его мама и сообщает, что он не может подняться с кровати.
Через неделю-другую, он появляется вновь…
Вечером, мать приходит его встречать. Она часто ругает его за что-то. А он, не по ворачивая в ее сторону головы, огрызается. За время моего пребыва ния в стационаре, несколько человек было переведено в психиатрическую больницу, которая находится, тут же, за зданием стационара, но по ту сторону ворот…
Проходят дни и недели, а я все-еще, нахожусь в заторможенном состоя
нии, в бесцветном и тусклом мире. Меня удивляют естественные проявле ния человеческих свойств, в особенности, смех. Мне кажется, что вокруг ки пит, не задевая меня, непонятная жизнь. Но, постепенно, все оживает. Я с уди влением и радостью вдруг замечаю набухшие на кустах почки. Потом, в мое небытие, врывается перекличка больших синиц и суматошное, задорное чи риканье воробьев.
Возвращаясь как-то из стационара, я остановился чтобы послушать пе ние скворца. Погладил, прогуливающуюся возле моего дома кошку.Через че тыре долгих месяца меня выписали. Стояла весна. День, когда я, в послед ний раз, вышел из стационара, был солнечный и прозрачный. Вместе со све жим воздухом в грудь влилась радость. Мне не хотелось думать о том, что я могу вновь попасть сюда. А пока что, я чувствовал, что моя жизнь продол жается.
И вот, я вновь сижу за своим письменным столом. Передо мной лежит
стопка исписанной бумаги. Я беру следующий лист и по нему вновь бегут ровные строчки, которые несут людям мои мысли, сомнения и надежды.