Шел сорок третий, военный год. Но здесь, в Западной Пруссии, куда  судьба забросила Лику с мамой и бабушкой, ничто не напоминало о ней. Разве что, темные, не освещенные улицы. После года пребывания в закрытом лагере, семью Лики, с другими семьями,  должны были переправить в другой город. Куда именно, никто не знал. И вот, опять дорога в неизвестность.

Не успел поезд отойти от станции, как его поглотила пугающая темнота. Лика, до боли в глазах, всматривалась в темное окно, но, так ничего и не увидела. Поезд, набирал скорость. Колеса, четко отстукивали на стыках рельсов. Шли часы, а вокруг, была всё та же ночь, всё тот- же,  мрак. А вагон, освещало несколько тусклых, синих лампочек, при свете которых, лишь с трудом, можно было разглядеть окружающие предметы. Наконец, глаза Лики, совсем закрылись и она погрузилась в какой – то фантастический сон.. ..      Ей снился, какой – то незнакомый город с домами, поражающими своей архитектурой. А, кроме того, огромными статуями, стоявшими почти рядом с каждым домом. Вдруг, статуи стали двигаться и, один за одним, направились в её сторону, громко стуча каменными подошвами о мостовую. Когда одна из статуй замахнулась на Лику, чтобы ударить её, она проснулась.  За окном, светало. В розовом свете зари, мимо проносились холмы и поля. Кое-где, ещё лежал снег.

От  долгого сидения, болела шея и спина. И, как только отлетел сон, вновь пришли тревожные мысли о будущем. Кто знает, что ждёт их еще впереди? Целый год, их продержали в закрытом лагере, откуда выходить, разрешалось только по пропускам и под конвоем. А вокруг, была только колючая проволока,  а за ней, на сколько видел глаз,  пустые поля.  Да ещё кладбище, примыкавшее к самой ограде лагеря. Неужели, и здесь, будет то же самое?.

Лике было всего тринадцать лет и она, как и все дети, не могла долго грустить. Ведь впереди их ждала какая-то новая жизнь.

На место назначения – тогда они ещё не знали, куда именно их везут, прибыли ранним утром. На вокзале царила обычная обстановка. Гудели паровозы, раздавались свистки, звонил  колокол, извещая пассажиров о прибытии поездов. В этом тихом городке ничего не напоминало о войне. Пока они ехали до лагеря, Лика не заметила ни одного разбитого дома.

На привокзальной площади их ждало несколько автобусов и лошадь, запряженная в открытую коляску, в которой сидела медсестра. Поднявшись, навстречу приехавшим, она спросила:

-Кто из лазарета?

В предыдущем лагере, Лика лежала в лазарете, откуда её и забрала. В вагон посадили вместе с матерью и она очень надеялась, что в лазарет больше не попадёт. Но, о ней, не забыли.

Медсестра, села впереди, рядом с извозчиком, а Лика, с матерью, на заднее сиденье. Лошадь двинулась и, весело, зацокала копытами. Лика, невольно, вспомнила один эпизод из своей прошлой жизни.

Как-то они с мамой поздно возвращались из Ленинграда в Пушкин. Автобусов тогда ещё не было. Видя, что Лика очень устала, мама предложила ей взять лошадь, запряженную в сани. Лошади там стояли всегда. Иногда, по вечерам, в хорошую погоду, они ходили кормить лошадей хлебом. Но, до этого, никогда  такой услугой не пользовались. Эта поездка осталась в памяти Лики на всю жизнь, как что-то удивительно радостное.  Вечер стоял тихий и только редкие снежинки падали, медленно кружась. К зимнему, свежему воздуху, примешивался теплый лошадиный запах. А впереди, казалось, ждали одни радости.

Переехав железнодорожную линию, выехали на гаревую дорогу и поехали к видневшимся в дали домам.

Уже, минут через пятнадцать, коляска въехала в распахнутые ворота. И, не останавливаясь, покатилась дальше. Лика, с большим удивлением, заме тила, что в воротах, нет ни проходной, ни охранников. Да и забор был  обычный, деревянный, без колючей проволоки. От чего она вдруг ощутила, что оказалась на свободе.

По обеим сторонам дороги стояли стриженные, липы, а за ними видне лись двухэтажные кирпичные дома, по стенам которых, вилась виноградная лоза. Вокруг, на всей территории, было чисто и пустынно. И на лагерь это, совсем не было похоже..

Завернув за угол первого дома, коляска остановилась. Возле небольшой толпы, стоявшей с вещами. Это были их лагерные. Мать Лики вошла вместе с ними в дом. А  Лику повезли дальше. За домами были ещё одни ворота, тоже стоявшими открытыми. За ними начинался парк.  В парке было ещё довольно много снегу. Деревья стояли голыми, Но этот, довольно унылый пейзаж, не угнетал Лику, а радовал. Всё на что она смотрела, ассоциировалось только со свободой. Пусть сыро, холодно, пасмурно, но всё это, было природой, по которой она так соскучилась. Ведь целый год, они не видели ничего, кроме маленьких хилых деревцев, которым, как и им, плохо жилось на продуваемой ветрами, возвышенности.

Проехали водоем, от которого поднимался пар, и четыре одинаковых барака. Обогнув их,  наконец, остановились возле лазарета. Медсестра по могла Лике сойти на землю и проводила в помещение, где её снова ждала больничная койка.

Лика лежала на боку и смотрела в окно. Ей были видны четыре огромные ели, с ветвями, поникшими от тяжести мартовского снега.  От нечего делать, Лика стала считать, висевшие на ветках, шишки. Ветер теребил ветви и, время от времени, снег падал и тогда они, освободившись от тяжести, словно руки, взлетали вверх и потом, долго ещё качались. С каждым днём, шишек станови лось всё меньше и меньше, а Лика всё ещё лежала на том же месте. Мать часто навещала Лику, рассказывая ей о том, как они живут

Наконец, в апреле месяце, Лику выписали из лазарета. И она, вместе с матерью, отправилась домой. По привычке, называя лагерное жилье, домом.. В лазарете она пролежала почти целый год и теперь ей не терпелось скорее его покинуть.

Выйдя на улицу, Лика остановилась, ослепленная весенним светом, и яркостью красок. У неё было такое ощущение, что всё это, она видит впервые. У неё даже голова закружилась. Всё вокруг, казалось празднично нарядным: молодая травка, зеленый пушок кустов, легкие белоснежные облака.

Шли не торопясь, прислушиваясь к веселой перекличке птиц. Мать рас сказала Лике, что дома, в которых они живут, принадлежат известной всей Германии, психиатрической больнице Конрадштейн, основанной более ста лет тому назад. Основатель этой больницы, носящей его имя, похоронен, здесь же, на больничном кладбище. Всего, в этом больничном городке, было восемнадцать домов. Три из них, теперь занимали лагерники.. В двух домах жил обслуживающий персонал, а в остальных, по прежнему, находились больные.. В основном, это были поляки, но встречались и немцы. А, кроме того, было несколько американских военнопленных.  Сама больница была оборудована хорошо – большие помещения, высокие потолки, огромные окна. Но содержание больных было просто нищенским.

Тихие, безопасные больные,  выходившие на улицу, занимались уборкой. территории. Одеты они  были как арестанты:  полосатые штаны и куртки и, такие же, шапочки. Все ужасно изможденные, еле передвигающие ноги. Работали, обычно, по четыре человека. Двое подметали и сгребали мусор, а двое других, из последних сил, толкали небольшую, легкую тележку.  Кроме уборки территории, на их плечах, лежал уход за цветами и стрижка кустов. Но этим занимались  более сильные.

К их виду, вызывавшему жалость и сочувствие, привыкли не сразу. Когда Лика видела этих несчастных, у неё всякий раз, перехватывало дыхание. Ничего более скорбного, ей ещё никогда, не приходилось видеть И она думала невольно о том, что умирают они, наверное, не от болезни, а от голода.

Лагерников кормили тоже отвратительно, но порции были такими боль шими, что съесть весь обед или ужин, практически, было невозможно. Больные, видимо, не имели и этого. Около домов, где жили лагерники, стояли большие бочки для отходов, которые забирали местные фермеры. Так вот. Когда опускались сумерки, к этим бочкам, с разных сторон, бесшумно кра лись люди, похожие скорее на тени. Несколько раз Лика видела то, что так тщетно, пытались  скрывала темнота.

Подобравшись к бочке, больные, запустив руки в помои, принимались жадно есть. Они, словно звери, всегда были начеку, боясь  не заметить опасности, от чего постоянно оглядывались по сторонам. Наевшись, снова зачерпывали своими кружками или банками помои, наполняя ими карманы и даже шапки. После этого они, словно призраки, моментально растворялись во тьме.

Лагерное начальство было категорически против того, чтобы больные опустошали бочки. Но, навряд ли, этот запрет был вызван гуманистическими соображениями. Просто, этого не должно было быть, и всё!

Прогуливаясь, по вечерам, возле домов, комендант не упускал из вида бочки, словно это была цель, которую он должен был поразить. Да так оно и было. Лишь завидев, около неё больного, он разражался громкой бранью:

-Ты, паршивая свинья! Убирайся отсюда прочь!

Если под рукой у коменданта, оказывалась увесистая палка, он, непремен но, бросал её в нарушителя. А больной, съежившись, словно от удара, бро сался  прочь со всех ног. Но это было уже позже. А, пока что, Лика подходила с матерью к дому, где она должна была жить. Дом ничем не отличался от остальных. Из темного кирпича, немного мрачноватый. Лике, которая была большой фантазёркой, он показался загадочным.

Комната, где стояли их нары, была огромной, двухсветной, с большими, почти до потолка, окнами. Но, от деревьев, росших возле самого дома, в по мещении, стоял полумрак. В помещение было прохладно и, как-то, по особо му тихо. Каменный пол, отдавал звук шагов, а голоса, звучали звонко, как в церкви. И, наверное, по этому не хотелось говорить громко. Мебель состояла из двухэтажных нар, длинного стола и нескольких табуреток, у которых нож ки, расходились в стороны под углом в шестьдесят градусов. К этим табурет кам тоже надо было привыкнуть. Их приходилось обходить стороной. А иначе они, как бы сами- собой, цеплялись за ноги. Дети, споткнувшись о них, то и дело, падали.

Кроме выходных дверей, было ещё две. Одна вела в ванную комнату с кафельным полом, и двумя ванными. В которой тоже жили. Вторая выходила на балкон, как всё здесь, большой и надежный. Его перила  поддерживали толстые балясины.

Подвал занимала мастерская, в которой изготавливали могильные раковины. Только ставили их далеко не всем. Возможно, что родственники больных жили слишком далеко. А, может просто умерли или не имели денег на похороны. Таких, ничейных, хоронили в общих могилах, даже без гробов. Но, если родственники приезжали на похороны, покойника клали в красивый блестящий картонный гроб с металлическими ручками,  держа за которые, его несли до могилы. После чего ручки вывинчивались, а гроб опускали в могилу.

Больных умирало много. Редкий день, когда, мимо окон, не проносили цинкового футляра, похожего на большой пенал, из дома, в котором они жили, в морг. А иной день, можно было видеть эти процессии и по несколько раз на день.

Первое время, это зрелище всех угнетало. Все, видевшие, невольно, умол кали. Но потом, привыкнув, почти переставали  замечать.

В доме, напротив окна, возле которого стояли нары, где спала Лика, содержались больные. В его окнах, можно было, постоянно, наблюдать  не счастных, похожих на тени, людей, маявшихся от болезни. Одни ходили взад –вперед, размахивая руками, другие, стоя возле окна, мерно покачивались из стороны в сторону, словно от зубной боли. Третьи, сидели не двигаясь, уставившись в одну точку. Видя всё это, Лика, невольно, задумывалась над тем, что мучает этих людей. Какие мысли или видения, не дают им покоя? Видимо, всё они, были хрониками, которых уже нельзя было вылечить. Их безмолвные муки, производили более тягостное впечатление, чем покойники, которых проносили мимо окон.

Кладбище, примыкало к  каменой стене  больничной ограды. У его самых ворот, была могила  Конрадштейна, основателя этой лечебницы. Украшала её большая надгробная плита и обелиск, с красивой золоченой надписью готическими буквами. Могила была всегда тщательно прибрана и украшена цветами. Впрочем, даже те могилы, которые никто не навещал, содержались в порядке. На кладбище, как и на всей территории анштальта, было много дере вьев, от чего, даже в солнечный день, здесь царил полумрак.

Не успела Лика ощутить радость освобождения, как её разыскала  руково дительница молодёжной организации БДМ (объединение  немецких девушек) и велела приходить на занятия.

Первое, что она заставила всех повторять хором, было: -Наш вождь Адольф Гитлер, родился 20-го апреля 1895 года в городе Брауно  на реке Ин. Потом писали диктовку и читали, вслух, книгу для чтения третьего класса. А на дом дали учить большую таблицу умножения.

Когда Лика вернулась с занятий, в комнате стоял полумрак – в окна за глядывали ветки дикого каштана. Кроме двух женщин, сидящих на кроватях и разговаривающих полу шепотом, не было никого.

Лика подошла к окну и устремила свой взгляд на дом напротив. Там шла, всё та же, непонятная и страшная жизнь.

В доме, где жила Лика, жило ещё несколько семей из первого лагеря и, среди них, знакомый мальчик. Вместе с ним, они облазили всю территорию анштальта. Знали, на каких кустах, в парке, гнездятся птицы, бегали кормить лошадей. Лошади вызывали у Лики приятные воспоминания  о довоенной жизни. Вспоминался Пушкинский вокзал, возле которого всегда можно было увидеть, смотря от времени года, три – четыре лошади, запряженных в сани или коляску.  Лика даже помнила, как их звали. Одну Машей, другую Мару сей, третью, самую маленькую, похожую на пони, Мусей.

Но самым интересным занятием, было вылавливать из пруда огромных, блестящих головастиков. Ловить ящериц или, следить за тем, как птицы кормят своих птенцов. Другие ребята, не понимавшие их увлечений, смеялись над ними.

Несмотря на живой характер, на Лику иногда нападала грусть. Не  хо-   телось ни с кем говорить и тогда, она уходила одна  и бродила без всякой цели.

Однажды, в одну из таких грустных минут, Лика проходя мимо больнич ного здания, услышала чей то слабый голос. Подняв голову, она увидела в окне больного. Просунув между решеток, худую, бледную руку, он просил:

-Принеси мне, пожалуйста, спичек.

Лицо у него было интеллигентное, страшно худое и бледное. А глаза выражали такую скорбь или тоску, что Лике, как от боли, перехватило дыха ние. Такого несчастного человека ей, ещё никогда, не приходилось видеть. Из-за его худобы и болезни, трудно было определить его возраст. Но Лика подумала, что ему, должно быть, около пятидесяти.

Лика пообещала выполнить его просьбу, и пошла дальше.

-Деньги, деньги возьми! –воскликнул он, показывая монетку, которую держал в руке.

Лика махнула рукой:

-Не надо!

Сделав несколько шагов, она оглянулась и увидела, что мужчина всё ещё стоит, прижавшись к оконным решеткам.

Не подумав о том, что больной может устроить пожар, Лика на другой день принесла ему спички. Она боялась, что не застанет его на месте, но он уже ждал её.

Поблагодарив Лику, он сказал:

-Ты мой ангел – хранитель!

Постояв, немного, она пошла назад.

-Приходи ко мне ещё! –долетел до неё тихий голос.

Лика оглянулась Сквозь решетку, на неё смотрели странные серые глаза. От их взгляда, Лике стало ещё тоскливее, почти до слез, и она, не ответив,  побежала прочь. Но  ещё долго, не могла забыть  их выражения. И, хотя они пугали её,  хотелось увидеть их вновь. Несколько раз, будто невзначай, она проходила мимо его дома, но окно, оставалось пустым и безмолвным.

Хотя тайн, от Вадика, у неё никогда не было, об этой встрече она ему  не рассказала. Но он заметил, что она, временами, где-то пропадает. Как-то, он спросил:

-Ты где бегаешь? Я искал тебя целый час!

Лика не умела врать, а правду, говорить не хотелось.

-Да так, к подруге ходила… -ответила она смутившись.

И, всё же, её тайна  была, однажды, открыта.

Наступило лето. Отцвела белая акация. На каштанах, вместо цветочных гроздей, появились круглые, колючие плоды. По вечерам, когда умолкали птицы, низко над землей, летали летучие мыши. Их, почти, не было ни видно, ни слышно. Иногда, они даже задевали кого - нибудь крылом, но тут же исче зали во мраке. Девчонки визжали от страха, а ребята кидали в них шапками. Лика тоже побаивалась их и, всё же, они ей чем-то нравились. Птенцы, за которыми они наблюдали с Вадимом, давно научились летать. А у головас тиков отвалились хвосты, и они превратились в лягушат и жаб... Так, жизнен ный цикл, завершил ещё один круг.

Как-то, на скотном дворе, в подсобном хозяйстве Анштальта, случился пожар. Лика, в это время, оказалась поблизости. Схватившись руками за столбик забора, она с ужасом, смотрела на пылавшее строение, откуда доно сились ужасные крики животных.

Больные, работавшие на скотном дворе, выгоняли из ворот конюшни лошадей, которые, храпя, поднимались на дыбы, пытаясь, вновь, вернуться в стойло. Блеяли овцы. Вздымая облака пыли, по загону, носился испуганный бык. Вдруг, из ворот, хлынула серая масса баранов. Они блеяли во весь голос, лезли друг на друга, бодались, а некоторые, так же, как лошади, пытались вернуться  в здание. Рабочие еле – еле справлялись с ними. Кое-как, разогнав баранов по загону, они вернулись в помещение. Только один молодой чело век, остался стеречь скотину. Вид у него, был вполне здоровый, даже румянец играл на щеках, отчего Лика решила, что он просто, работник скотного двора. Да и одет он был не в больничную одежду. На нём была вельветовая курточка, темные брюки и туфли на толстой подошве. Лицо у парня было симпатичное, а глаза ярко голубые.

-Вы здесь работаете? –спросила Лика.

Молодой человек, покачал, отрицательно, головой.

-Я здесь лечусь. Меня должны были уже выписать. Мамочка приехала за мной, а я опять приболел. Но, теперь меня, наверное, скоро выпишут!

Он хотел ещё что-то сказать, но, в это время, из хлева, стали выгонять свиней, которые, громко визжа, разбежались в разные стороны. Более прыт кие, нырнули под изгородь, скрывшись в кустах, откуда ещё долго слышалось их возбуждённое хрюканье.

-Держи их, держи! –закричали парни, кинувшись за ними вдогонку.

Молодой человек, с которым Лика разговаривала, тоже убежал и она осталась одна, с продолжавшей волноваться, скотиной.

Пожар постепенно угасал и в хлеву наступила тишина. Немного помед лив, Лика пошла прочь. На душе, было почему-то грустно. Она шла вдоль забора, рассеянно глядя по сторонам. Остановившись возле капусты, росшей возле самой дороги, стала снимать с неё жирных зеленых червей и давить их ногами. Но червей было слишком много, и она оставила их  дальше пожирать капусту.

Протиснувшись между раздвинутыми  досками ограды, она, наконец, очутилась на знакомом дворе. Здесь, как всегда, было очень тихо. Только птицы весело щебетали. Но Лику не радовало даже это пение. Ей по-прежне му было грустно. Она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой. Но домой, всё - равно, идти не хотелось. Раздумывая над тем, чем бы ей теперь заняться, она услышала вдруг знакомый голос.

-Schutzengelchen! Schutzengelchen!...

Лика вздрогнув, остановилась.

-Подойди ко мне!

Когда она приблизилась к окну, больной протянул ей монетку достоинством в пятьдесят пфеннигов и сказал:

-Пойди на вокзал и купи себе апельсинов.

-Там нет никаких апельсинов! –ответила она удивленно.

-Не отказывайся, прошу тебя, - умоляюще проговорил больной. –Я очень хочу, чтобы ты купила себе апельсинов!

-Честное слово, там их не продают. Сейчас ведь, всё по карточкам!

-Не отказывайся! –проговорил он, словно не слыша, что она говорит.          – Возьми деньги!

Он бросил монету и та, со звоном, стукнувшись о тротуар, подскочила и исчезла в траве.

Лика поняла, что он ей не верит. Возможно, что он находился здесь уже не один год и ничего не знал ни о войне, ни о карточках. Вернуть ему деньги, означало обидеть его. Разыскав монетку, она положила её в карман и побла годарила. И монетка эта, ещё долго путешествовала вместе с Ликой, пока она её не потеряла

С тех пор, боясь новой встречи, Лика перестала ходить мимо его окна. Но, однажды, возвращаясь с Вадиком с прогулки, Лика по привычке про скользнула между досок забора и только тут вспомнила о своём решении. Но, было уже поздно. " – Может быть, его сегодня нет? ",- подумала она с надеж дой.

Проходя мимо дома, Лика старалась не смотреть на знакомое окно, но всё-таки, заметила, что возле него кто-то стоит. На всякий случай, она от вернулась. Но, несмотря на это, когда она поравнялась с его окном, оттуда донеслось:

-Schutzengelchen? Schutzengelchein!

Лика сделала вид, что к ней это не имеет никакого отношения, но он звал её всё настойчивее.

-Кажется, он к тебе обращается, -заметил Вадик. –Смотри, даже рукой машет!

Лика подняла голову и встретилась взглядом со знакомыми глазами. Всё такими же грустными и тревожными. И опять, как и в тот раз, от жалости, защемило сердце. Ах, если бы она могла хоть чем – нибудь ему помочь!..

-Почему ты не приходила? Я так давно тебя жду! Купи себе конфет. Я уже и деньги приготовил! –больной говорил торопливо, словно боясь, что она, уйдет не дослушав его. Но, именно так, оно и произошло. Лика понимала, что обижает больного, но, вновь испуганная его взглядом, не останавливаясь, прошла мимо. Возможно, что, если бы не присутствие Вадика, она бы всё же остановилась. А Вадик всё никак не мог успокоиться.

-Он тебя знает? - спросил он.

Не зная что ответить, Лика пожала плечами

-Ты сюда уже приходила? –не отставал Вадим.

Ничего не говоря, Лика кивнула утвердительно головой .

-Зачем?

-Ни за чем. Проста так, шла мимо, а он заговорил. Попросил, чтобы я купила ему спичек .Не удержавшись, Лика рассказала и обо всем остальном. Вадик посмеялся и с тех пор стал называть её шутливо  Schutzengelchen. После этого случая, Лика поняла, что никогда не стоит быть откровенной до конца.  Ей было нестерпимо жаль этого больного и то, что Вадим посмеялся над этой историей, Лике очень не понравилось.

Жилось в этом лагере намного легче, чем в предыдущем. Территория большая, зелени много и нет колючей проволоки. А, кроме того, ворота всег да  стояли настежь и при желании можно было пойти в город.. Правда, он находился от лагеря не очень близко, а транспорта, кроме ног, не было ника кого. Но, стоило выйти из ворот, как появлялось, пусть обманчивое, чувство свободы.

Рядом с больничным городком, была чья-то усадьба. Там было поле или, вернее, лужайка, пруд,  фруктовый сад и цветы. Трава, видимо, была сеянная, похожая скорее на ковер. А по лужайке, целый день, разгуливали два велико лепных павлина. Проходя мимо, ребята останавливались, чтобы посмотреть, как павлины распускают свои хвосты. Можно было подумать, что они созна тельно и намеренно, поворачиваются то в одну, то в другую сторону, чтобы зрители могли  лучше рассмотреть их царский наряд..

В пригороде Штаргардта, стояли стандартные, одноэтажные домики. Чистенькие и веселые. По их стенам вился дикий виноград, под окнами росли цветы.

Лика с Вадимом, часто бегали в кино и город знали, как свои пять паль цев. Через узкую, но бурную речушку, был перекинут горбатый, пешеходный мост. Вдали виднелось красное здание Ратуши. В городском саду, как большое зеркало, сверкал пруд, по которому плавали белые лебеди.

Площадь, мощённая булыжником, украшала группа святых с сиянием вокруг голов. Сияние было из фольги и, когда налетал ветер, оно колыхалось и позванивало

Была в городе фармацевтическая фабрика Боскамта. Лагерные женщины, в том числе и Ликина мать, работали на ней. Почти все операции, выполня лись вручную.

Сначала Марина Николаевна, мать Лики, мыла аптечную посуду, потом её поставили на клейку коробочек. Работа была легкая и чистая. Никаких норм не существовало. В помещении было тепло. Обед привозили из лагеря.

Марина Николаевна, никогда ничего, не приносила с работы. Другие женщины были менее щепетильны. Тащили всё, что попадало под руку. Начиная от таблеток от головной боли и кончая мозольным пластырем. Правда, никто не был уличен в воровстве и Марину Николаевну это очень удручало.

Летом, вместо прогулок по городу, ходили в лес. До него было километ ров пять. Все очень уставали но, тем не менее, ходили туда вновь и вновь. Компания собиралась такая: Лика с Мариной Николаевной, Вадик, его брат Боря, их мать и ещё один мальчик, с которым Лика познакомилась ещё в первом лагере.

Просёлочная дорога вела через поля, мимо селений. Пробегала через рощу. Потом, вместе с рекой, виляла из стороны в сторону. И, наконец, пере бравшись через мост, подходила к самому лесу.

Грибы росли на виду, около самой дороги, но местные жители их не со бирали. И, когда лагерники шли из лесу с полными сетками грибов, смотрели на них с удивлением. В Германии никто вареных или жареных грибов не ест. Употребляют их только в сушёном  виде, как приправу. И вообще, местные жители в лесу не встречались. Видимо, гулять в лес никто не ходил. Разве что, если дорога вела в какое-нибудь селение. Но за лесом  следили. Даже на не больших лужайках трава была скошена и сметана в стога. Встречались и заго ны для скота. Не было и сухостоя. Это было удивительным, ведь в лесах Рос сии ничего подобного не увидишь. Конечно, в Советском Союзе земли  и, в том числе полей, было больше, чем необходимо для сельского хозяйства. И, тем не менее, стоило бы у немцев поучиться экономии.

В лесу можно было встретить зайцев, белок и лис. А по помёту судить о том, что здесь водятся ещё и кабаны. Одной из знакомых, лагерных женщин, «повезло» на встречу с полосатым поросёнком. Она рассказала о себе такой случай:

-Пошли мы, с Марией Григорьевной, за грибами. Идём рядом, разговари ваем. Когда стали грибы появляться, я вправо свернула, а Мария Федоровна, влево. Так и разошлись. Сперва перекликались, а потом и забыли друг о друге.

Вдруг слышу, позади себя шорох. Подумала, что это Мария Федоровна меня догнала и говорю:

-Я тут, на маслят напала. Просто прелесть! А у вас что? –Она молчит. Оглядываюсь, а в траве что-то шебуршит и похрюкивает. У меня даже душа обмерла. Бросила я корзину с грибами, а сама к деревьям кинулась.. Думала залезу. А вокруг одни ёлки. Карабкалась, карабкалась, а влезть не могу. Ствол голый, внизу ни одной ветки! И кабаненка я, видимо, до смерти напугала. Завизжал он нечеловеческим голосом,  и от меня во всю прыть бросился. Так и разбежались. С тех пор, больше одна не хожу!

Возвращаясь из лесу, иногда заходили в придорожную пивную, или как там называли, контине. Она находилась в маленьком каменном домике. Над дверями  висела вывеска, на которой была нарисована пивная кружка, через край которой лилась пена. Война, видимо, не повлияла на качество пива. Это было чудесное, черное, Malzbier.

Стоило перешагнуть порог, как появлялось ощущение, что ты попал в прошлое столетие. Низкие потолки, камин с узорной решеткой. Голова оленья с огромными рогами. Потемневшие, от времени, литографии, грубая, тяжелая мебель. Всё это действовало успокаивающе, создавало уют. Выпив по кружке сладкого, черного пива, шли дальше. Пьяных в пивной никогда не было, но зато часто можно было видеть людей, которые приходили посидеть  с друзь ями за беседой.

Однажды, собирая ягоды, набрели на упавшую сосну. Было непонятно, почему упало такое большое и здоровое дерево. Часть его корней оставав-    шихся в земле, держало макушку метра на два от земли. У ребят сразу возник ло желание, залезть на дерево и покачаться. Большие ветки кто-то успел от пилить и увезти,  и дерево оставалось почти голым.

Первым забрался Вадик, а Лика с Борей, держась за нижние ветки, при нялись его качать. После Вадима, вскарабкалась Лика. Вадик хотел было ей помочь, но не успел он оглянуться, как она уже оказалась наверху. Усевшись поудобнее, она вцепилась в ветки, крикнув:

-Давай!

Вадик с силой притянул  макушку дерева к самой земле, после чего от пустил. Разгибаясь, как пружина,  сосна подбросила Лику вверх, после чего плавно опустилась. Снова и снова взлетала Лика к верхушкам берез. Земля уходила вниз, замирало сердце, но она вновь повторяла:

-Ещё! Ещё!

Лике казалось, что она,  став  невесомой, просто летает.

У Бори было больное сердце и он, качнувшись всего несколько раз, спус тился на землю. И опять, к напуганным птицам, полетела Лика. Она смеялась и пела от переполнявшего её восторга. И готова была качаться до темноты, но Вадик устал и ей пришлось слезть с дерева.

С тех пор прошло много лет, но Лика, на всю жизнь запомнила этот лес, сосну и чувство легкости, с которым она взлетала ввысь.

В июле Лике исполнилось четырнадцать лет. Её подруга Регина, подари ла ей бусы. Вадик, флакон духов, а Боря написал ей стихотворение:

 

Ходит грустная Елена под окном

Тихо всё, лишь сторож ходит всё кругом.

Бьет колотушкой об бочонок и свистит порой,

Вспоминает всё былое, когда был он молодой!

 

И хотя в лагере, не было никакого сторожа, тем - более с колотушкой, и Лика не ходила под окном Бори, стихотворение её понравилось. Не каждому ведь стихи пишут!

Лагерных  всё время, куда-то перевозили. То из одного лагеря в другой, то просто из одного здания или из одной комнаты в другую. Через два месяца после возвращения Лики из лазарета, их семью, с одной женщиной, перевели в бункер, где до них, содержали буйных больных. Это была небольшая  комна та, с узким окном и толстой, дубовой дверью.

Оконные рамы были железные, а стекла толщиной в палец. Стучи хоть кулаком, не разобьёшь! С внутренней стороны двери не было ручки. Отапливалось помещение через отдушину в стене. А летом, даже в жару, здесь было прохладно.

Помещение находилось в торце здания, напротив, такого же бункера, в котором можно было видеть его узника, безмолвно метавшегося из стороны в сторону. Толстые стекла не пропускали звука, но по открытому рту можно было понять, что он кричит.

Лика даже не представляла себе, что тишина может так  угнетать. Стоило закрыть двери, как внешний мир, мгновенно, переставал существо вать. И живыми оставались они, четверо.

Ещё через месяц всех живших в  этом здании, расселили по трем другим домам.. Вадим и Лика, попали в один дом, только он жил на первом, а Лика на втором этаже.

В доме наискосок, жила подруга Лики по первому лагерю, Регина Кнопп. Мать её работала у эмигрантов Светловых, которые занимали весь верх маленького стандартного домика. На территории анштальта.

Несколько раз Лика, вместе с Региной, бывала у них. Дом стоял в окру жении зелени. За домом, были грядки, кусты малины и крыжовника. Несколько фруктовых деревьев.

Светловы жили на втором этаже, куда вела узкая деревянная, скрипучая лестница. Из маленькой прихожей вели две двери – одна в кухню, вторая  в комнаты. В кухне, всё было на немецкий лад: банки для сухих продуктов, всякие ящички, мешочек для тряпок. Всё на своем месте и ничего лишнего.

В комнатах стояла мягкая мебель в парусиновых чехлах, овальный стол, покрытый белой скатертью. На столе, неизменная, ваза с цветами. У стены, противоположной двери, пианино. На стене, со спокойными обоями, две миниатюры в овальных рамах. Во второй комнате, стоял обеденный стол, стулья, большая деревянная кровать, зеркальный шкаф и диван. Окна выхо дили в сад. Вообще, квартиру можно было бы назвать уютной, если бы не критическая теснота. Проходы между мебелью были такими узкими, что вдвоем невозможно было разойтись.

Как – то  Ольга Ивановна Светлова пригласила Лику с её матерью, на день рождения. Была, конечно, и Регина с матерью.

Ольга Ивановна угостила всех вкусным салатом и чаем с тортом. Правда, торт был не совсем настоящий. Мука, частично, была заменена картофелем. А крем был не из масла, а из какого-то, порошка. Но Лике всё это угощение, показалось необыкновенно вкусным, и она ещё долго вспоминала этот вечер.

После чая,  перешли в гостиную и Ольга Ивановна аккомпанируя себе на пианино, пела русские романсы. Лика сидела в глубоком мягком кресле и слушала.

До войны Лика жила в большой квартире. Отец хорошо зарабатывал и она не знала ни в чём отказа. Ела, пила, училась. Ходила в кино и чувство-    вала себя вполне независимо. Но после полутора лет лагерной жизни, сидя в домашней обстановке, робела. Всё казалось ей необычным и значительным: уют, мягкая мебель, пианино и романсы. Только она казалась себе какой-то маленькой и совсем незначительной.

После Ольги Ивановны, запела мать Лики и это, показалось ей ещё более удивительным. Правда, до войны, она дома пела, но никогда вот так, во весь голос.

Домой шли молча, словно возвращаясь из прошлого. Башенные часы пробили десять. На улицах больничного городка почти никого не было.     

Уезжать куда – либо из лагеря, не разрешалось. Но вороты были открыты и многие, несмотря на запрет, зачем-то ездили в близь лежащие города. Особенно часто бывала в разъездах их соседка по комнате, Нина Филипповна Штраус. Женщина пронырливая и предприимчивая. Она, вечно, занималась какой – то торговлей, что-то доставала и продавала. Что это были за махина ции, семья Блиновых, не ведала.

Не зная немецкого языка, она умудрялась доставать продукты и табак.  Нина Филипповна была страшной курилкой. Свои вкусности она прятала от чужих глаз и ела, забравшись в самый угол  своих нар. Но запаху было некуда деется и он распространялся по всей комнате.

Семья Блиновых была знакома с Ниной Филипповной еще до войны. И, надо сказать, не с хорошей стороны.

Отец Лики имел довольно большую библиотеку, которую постоянно по полнял. А у Нины Филипповны, как оказалось, были книги, которые она со биралась продать. В том числе, полное собрание Шекспира. Не торгуясь, отец Лики, согласился приобрести у неё всё собрание сочинений.

Взяв деньги вперед, Нина Филипповна принесла два разрозненных тома. Потом ещё два. Ни остальных томов, ни возвращения денег,  так и не удалось от неё получить. Кроме того, выдумывая страшные истории, она, время от времени, брала ещё в долг.  Можно было только удивляться доверчивости ро дителей и, в особенности, отца Лики..

Однажды вечером, она пришла к Блиновым вся заплаканная и попросила денег. Она рассказала, что её дочь, стала плохо учиться. Часто приносила двойки. Отец ругал её. А, в последний раз, когда она принесла плохую отмет ку, сказал, что, если она не исправиться, он отдаст её в прислуги.

-На бедную девочку, это так подействовало, что она решила кончить жизнь самоубийством. Бросилась под поезд и ей отрезало ногу.

Нина Филипповна говорила об этом с такой убедительностью, а слезы просто ручьями текли из её глаз, что не поверить ей, было просто невозмож но.

Маму и бабушку Лики этот случай просто потряс. И они долго никак не могли успокоиться.

-Бедная девочка, из-за плохой отметки лишать себя жизни! –качала головой бабушка.

Узнав, что у Нины Филипповны есть собака, женщины стали, иногда, носить ей кости.

Как-то вечером, в скорости после ужасного случая, позвонив у двери Нины Филипповны, они были ошеломлены. На их звонок вышла Галя, дочь Нины Филипповны. Живая и здоровая, на обеих ногах. Увидев её, они поте ряли дар речи и никак не могли сказать, зачем пришли.

-А мамы нет дома, -сказала девочка, не дождавшись вопроса.

-Мы не к маме, мы кости для собаки принесли, -наконец проговорила мать Лики.

Из глубины коридора послышался шум и лай собаки и, прямо через го лову Гали перелетела курица. Вот таким было знакомство Блиновых с Ниной Филипповной.

Бабушка Лики считала Нину Филипповну пройдохой, но никакой непри язни к ней не проявляла. Общность судеб сравняла людей.

Как-то Нина Филипповна предложила Лике съездить вместе с ней в Грац. От Штаргардта он находился в полутора часах езды. Лика обрадовалась. Ей очень хотелось посмотреть какие-то новые места.

Впечатления  Грац на Лику не произвёл. В нём не было ничего, что мог ло бы остаться в памяти. Маленький, чистенький городок и только.

Через какое-то время, Лика, вновь, поехала с Ниной Филипповной. На этот раз в Данциг. Нина Филипповна уже успела там побывать и даже, кое с кем, познакомиться. Она уверенно шла по улицам, заворачивала в переулки, мощенные булыжником, заглядывала во дворы. По дороге она объясняла Лике:

-В этом доме живут русские эмигранты…

Именно в это время, из дома вышел пожилой мужчина и Нина Филип повна поздоровалась с ним. Когда они прошли мимо, она сказала:

-Это священник, отец Фёдор.

Лика была удивлена такой осведомленностью. Она просто не представ ляла, каким образом Нина Филипповна могла с ним познакомиться.

Данциг очень понравился Лике. Хотя всё вокруг было не русским, широ кие улицы и высокие дома красивой архитектуры, напоминало ей родной город. Сходство, дополняла река, перерезавшая город, по которой ходили небольшие катера и плавали лебеди. Правда, до Невы ей было далеко, но с Фонтанкой её можно было сравнить.

Они прошли через проходной двор, и вышли на набережную. Здесь они зашли в маленький магазинчик, в котором продавали галантерею. За при лавком, стоял полный, пожилой мужчина с круглым лицом.

Здороваясь с ним, Нина Филипповна обратилась к нему по имени и отчеству. Протягивая ей руку, мужчина широко улыбнулся.

Лика осмотрелась. Весь магазин пестрел от цветных лент, тесьмы, шнуров и, всевозможных, пуговиц. По видимому, торговля шла неплохо

Наклонившись к прилавку, Нина Филипповна что-то прошептала мужчине на ухо. В ответ он покачал отрицательно головой.

-К сожалению…

Потом он спросил, откуда родом Лика. А, когда узнал, что она из Пуш кина, стал рассказывать, как он, в начале войны, вместе с немецкой армией, был в России. И как, в одном дворце – музее, не дал топтать портрет царя. Рассказывал он об этом с чувством гордости за свой поступок.

Лике было совсем не интересно его слушать. А, кроме того, она не понимала, почему он, русский человек, воевал на стороне немцев. И, уж совсем был непонятен его патриотизм, выразившийся в защите царского портрета. И вообще, как этот человек оказался вдали от Родины?

Дождавшись, когда мужчина закончит говорить, она обратилась к Нине Филипповне :

-Пойдемте, нам, наверное, уже пора?..

Распрощавшись,  они снова оказались на набережной. Свернув на другую улицу, они оказались на Гитлерплац. На обратной дороге, заходили в промто варные магазины, но на все их вопросы им отвечали:

-Будет только после войны.

Ходьба утомила Лику. Она хотела есть и пить.

-Пойдем, я знаю одну столовую, где можно поесть без карточек!- сказала Нина Филипповна

Столовая находилась в узком переулке, против портняжной мастерской. Поднявшись по крутым ступеням, они оказались в небольшом помещении с высокой стойкой. И четырьмя столиками.

Нина Филипповна подошла к буфетчице и на ломаном немецком языке спросила, что они могут получить. Им дали картофельный салат, который состоял только из одного картофеля, политого уксусом, овощной суп и пунш. Суп оказался совсем жидким и то, что в нём были овощи, можно было дога даться только по цвету. Но, зато перцу было в избытке.

Нина Филипповна и Лика уже сели в поезд, а во рту всё ещё горело. А пунш, напоминал, скорее, горячий лимонад. Но они были довольны и этим.

Когда Лика и Нина Филипповна вышли из столовой, уже смеркалось. Пора было возвращаться в лагерь. Один за другим, закрывались магазины. Гремели жалюзи, гас свет. Поток прохожих всё редел. Плотная светомаскиров ка на окнах не пропускала света, и казалось, что город погружается в сон.  А у Лики было ощущение, что Свет является одушевленным существом, которое прячут за темными проемами дверей. От этого стало как-то грустно и даже тоскливо. А в ушах назойливо звучало:

-Только после войны…

На вокзале царила вечная, дорожная суета. Пассажиры несли свои чемо даны, сновали носильщики. По радио объявляли отправление поездов.

На платформу они пришли вовремя,  до отхода поезда оставалось всего несколько минут. Лика села возле окна и осмотрелась. Вагон был почти пуст. Сидело несколько семей с детьми, старички и старушки. Кто знает, куда их несло в это позднее время? Говорили все в полголоса

Когда поезд уже тронулся, в вагон вскочили три солдата. Захлопнув за собой двери, они с шумом расселись, продолжая начатый ещё на улице, раз говор. Один из них  рассказывал какую-то смешную историю, два других громко смеялись. Свет в вагонах почему-то не зажигали и постепенно все предметы стали терять свои контуры. Умолкли соседи, только веселые солда ты продолжали громкий разговор. За окнами, тоже, не было видно ни огонька.

Лику разморило. Глаза слипались и сейчас  же начинало что-то сниться. Дорога до лагеря показалась Лике бесконечной. Домой она пришла совсем усталая, и не имея сил для рассказа, и не поев, свалилась на свой соломенный матрац, и тут же уснула. Сон был , как бы продолжением дневных событий. Она, вновь, ходила по незнакомым улицам и переулкам, заглядывала во дво ры, тщетно пытаясь кого-то найти.

Осенью, Блиновы оказались в списках семей, которых должны были перевести в другой лагерь. И опять, впереди, была дорога в неизвестность…

Регина Кнопп и, кое-кто из знакомых, остался в Штаргардте. При рас ставании, девочки обещали не забывать друг -друга.. Но уже через месяц, Регина перестала отвечать на Ликины письма. Только её мать, продолжала писать. В своём последнем письме, она сообщала, что у них все по- старому. Что на место уехавших, прибыли новые переселенцы, что они, всё чаще, слышат канонаду.

После этого, она совсем замолчала и связь со Штаргардтом оборвалась. А у Лики и её родителей жизнь потекла по другому руслу.