Мама рассказывала мне, что когда отец обдумывал но вое произведение, то бывал очень рассеян. Даже знакомые иногда обижались на него за невнимание, словно он наме ренно не замечает их на улице. Мама передала ему замечание, на что он ответил шутливо:
-Скажи им, что я был увлечен собой.
Бывали случаи, когда он, собираясь куда-нибудь с ма мой, мог пройти мимо нее, и захлопнуть перед ее носом дверь. Что однажды и случилось. Выйдя на площадку, он захлопнул за собою дверь и, спокойно, двинулся в нужном направлении, забыв о своей спутнице. Пока мама снимала лайковую перчатку, чтобы открыть замок, он ушел уже довольно далеко. Когда же она, запыхавшись, догнала его, он спросил с удивлением:
-Где ты была, Детка?
Но вот, новое произведение обдуманно. На листке бумаги действующие лица. Отец никогда не запоминал имена своих героев, и ему постоянно приходилось загля дывать в "шпаргалку". Сигналом к началу работы была фраза:
-Нy, пиши карандаш!
Зачастую отец диктовал маме без черновика, прямо из головы, как он говорил: с мозгов, делая это так, словно перед ним лежал готовый текст. После окончания работы, отец проверял рукопись. Мама говорила, что переделок или поправок, почти никогда не было. Если не считать тех случаев, когда что-то не устраивало редактора. Отец уверял, что если он станет поправлять, то будет только хуже. Здоровые писатели удивлялись его, если так можно сказать, производительности.
Из всех художников, иллюстрировавших его произведе- ния, он любил Фитингофа, который умел читать текст. Был высококультурным человеком, благодаря чему хорошо знал стили эпох, и никогда не допускал ляпсусов, которые час то случались с другими художниками.
Был у отца такой случай: иллюстрировал художник его роман "Последний человек из Атлантиды». Текст был такой (моя перефразировка) Старая кормилица говорит своем вос питаннице, собирающейся на свидание, чтобы она приколо ла к груди розу, а художник изобразил ее с обнаженной грудью. Срочно надо было что-то делать. Либо вычеркнуть из текста розу, либо художнику одеть девушку. Я уже не помню, как вышли из положения.
Сталкивался отец и с такими художниками, которым приходилось долго разъяснять, что от него требуется и даже делать самому наброски. При умении рисовать я ду маю, что отец вполне мог бы сам иллюстрировать свои произведения. Но он, видимо, берег время для основной работы.
В тридцатые годы, в литературе, даже фантастической, основным должен был быть технический прогресс. Все оста льное имело второстепенное значение. В связи с этим, папин рассказ "Звезда КЭЦ" был настолько сокращен, что, по словам отца, превратился в технический справочник. Отец хотел даже, как автор, отказаться от этого произ ведения консультантом по техническим и космическим воп росам, был Константин Эдуардович Циолковский, которому отец посвятил этот роман. Мама вспоминала:
« Моими наиболее любимыми произведениями мужа, были "Властелин Мира», "Голова профессора Доуэля" и "Человек нашедший свое лицо». Вначале был написан рассказ под названием "Человек, потерявший свое лицо". Потом он был, переработан и увеличен до романа. В нем говорилось о киноактере-комике. Из-за своего уродства он не имел успеха у женщин и решил изменить свою внешность с по мощью пластической oпeрации. Когда он вернулся красав цем, киностудия не приняла его, и он лишился работы. Прочитав этот рассказ, редактор воскликнул:
-Ну и нафантазировали же вы, Александр Романович! Рукопись он отложил в "долгий ящик". Но однажды, в ка кой-то газете, появилась интересная статья под назва нием "Ваш нос -наш нос!", в которой говорилось о кино актере, не имевшем успеха у женщин из-за длинного носа, и который, так же как Престо, решил сделать пластичес кую операцию, но киностудия заявила, что если он это сделает, они расторгнут с ним договор. После этой замет ки, рассказ был напечатан. Роман "Властелин Мира" тоже не сразу был напечатан. Тему его о передаче мыслей на расстоянии, нашли опасной.
Интересно, что в это же время, издательство получило рукопись на ту же тему. Романы были так похожи, что мож но было noдумать, что кто-то из авторов плагиатор. Но они даже не знали друг - друга. И, все ж -таки, напеча тан был роман Александра Романовича и вышел отдельной книгой".
Интересно, что я, буквально на днях поймала по радио кусочек передачи. Говорила вдова Булгакова. Она сказа ла, что ее мужем был написан роман "Властелин Мира", но его обвинили в плагиате, так как подобный роман был в редакции. Но потом выяснилось, что это не мы, а у нас! Правда, имя отца она не назвала, но я то знаю об этом случае. Это редкость, когда двум людям, одновременно приходит в голову одна и та же мысль, но такое бывает. И совсем не обязательно, что это плагиат. Тем-более, что оба автора не были знакомы. Смущает меня только одно. Книга вышла в 1929 году. Отцу было 45. Не знаю, когда родился Булгаков, но если ему в ту пору было даже всего двадцать, а ему наверное, было больше, то может ли быть жива его жена? Причем голос у женщины был дово льно молодой... А отцу в этом году исполнилось 120! Кстати, ни по радио, ни по телевидению об этом не упо мянули...
- о -
Мои путешествия, если наши переезды можно так наз вать, начались еще во время внутриутробного существова ния. По логике вещей, я должна была стать москвичкой, но 28-го декабря 1928 года мы переехали в Ленинград и поселились на Можайской улице. Вместе с нами стал жить мой дедушка, приехавший в Ленинград из Крыма во время нашего отсутствия. Я так и не знаю, чем отца не устраи вала Москва и чего он еще искал.
И так, я появилась на свет 19 июля 1929 года в Ленин граде. Дедушка и мама родились в Петербурге. И кто бы тогда мог подумать, что, объехав полсвета, в конце сво ей жизни, я стану петербурженкой в третьем поколении?!
Лет до четырех, моя сестра не проявляла интереса к маленьким детям и вдруг стала говорить, что хочет иметь братика или сестричку. Когда ей сообщили, что ее жела ние скоро исполнится, она была очень рада. Но когда они с бабушкой навестили в роддоме маму и она увидела меня, то была очень огорчена.Я ей совсем не понравилась. Кроме того, что у меня, как и у всех новорожденных была красная рожица, голову мою покрывали черные как смоль волосики. И с удивительным, для пятилетнего ребенка тактом, она сказала маме, что сестра ей нравится. Но, придя домой, расплакалась.
-Она такая… такая черная! – всхлипывала Люся. Почему ее назвали Светланой? Это меня надо было так назвать! У Люси были белые волосы, как у нашей мамы в детстве.
Со временем, когда я стала приобретать более привле кательный вид, ее отношение ко мне изменилось.
Хотя после окончания Революции прошло уже более де сяти лет страна все еще не могла оправится от разрухи, которая была запланирована: "...мы все разрушим, а за тем…" Рушили быстро и с удовольствием. И как это чаще всего бывает, уничтожали и невосполнимые ценности, кото рые в последствии так и не смогли восстановить. А, это самое "...а потом..." получалось плохо. Плохо было с продуктами, плохо с промышленными товарами. Невозможно было купить приличную мебель. Из-за наших частых пере ездов, всегда что-то разбивалось или просто терялось.
А потому обстановка в квартире была весьма убогой. Единственной роскошью был рояль, купленный в Москве. Иногда, помогали выйти из положения случайности. Так, в своих воспоминаниях, мама с радостью пишет:
"-В Ленинграде, по случаю, мы купили чудную старин ную мебель: кабинет и столовую. Теперь у Александра Ро мановича был большой уютный кабинет. В нем стояла швед ская конторка, удобное кресло с откидной спинкой, боль шой плюшевый диван, рояль и полки с книгами и журнала ми. В столовый гарнитур входил: огромный, с резьбой бу фет, обеденный стол, шесть кожаных стульев с высокими спинками. Ломбертный и самоварный столики."
Когда мы переехали в Ленинград, отец больше не слу жил, занимаясь исключительно литературой. Он продолжал сотрудничать с московскими издательствами. За восемь месяцев, прожитых в Ленинграде, им был написан роман "Властелин Мира", «Подводные земледельцы», "Чудесный глаз" и рассказы из серки "Изобретения профессора Ваг нера», «Гость из книжного шкафа.», «Хойти-Тойти» и «Человек, который не спит».
Не успев познакомиться с родным городом, я, в месяч ном возрасте, вместе с родителями, переехала в Киев на улицу Нестеровского, дом 25/17. Поторопись отец с пере ездом, я стала бы уже не ленинградкой, а киевлянкой. Но, по воле обстоятельств или судьбы, место моего рожде ния было предопределено.
Не знаю, что не устраивало отца в Москве, и почему он решил перебраться в Ленинград. А вот уехать из него вынудила болезнь отца. Не успели мы толком обосноваться в Ленинграде, как он заболел тяжелым воспалением легких и врачи порекомендовали ему немедленно сменить гнилой ленинградский климат, на более сухой и мягкий. А Киев был выбран по той причине, что там жил друг его детства и юности Николай Павлович Высоцкий. Он давно уговаривал отца перебраться в теплые края. Климат и на самом деле оказал благотворное влияние на отца и он, очень скоро поправился. Да и вся наша семья словно ожила. Кроме то го, и жить в Киеве было намного дешевле.
Из маминых воспоминаний:
"Николай Павлович познакомил нас со своими друзьями и знакомыми. И в первую очередь, конечно, со своей же ной Натальей Вениаминовной. Это была очень милая и жен ственная блондинка, с пышными вьющимися волосами. Очень живая и веселая. Рядом с огромным флегматичным мужем, она казалась совсем миниатюрной.
Самыми близкими друзьями у Высоцких были Карчевские: Вячеслав Аполлонович и Мария Николаевна. Муж был инже нером, а жена певицей киевского оперного театра. С этой семьей Александр Романович переписывался впоследствии много лет. А, после его смерти, я. Была еще одна супру жеская пара - композитор Надененко с женой, тоже певи цей. И четвертая, совсем молодая пара. О них говорили, что он сделал себя руками, а она ногами. Муж был пиани стом, а жена балериной.
Одна из знакомых Николая Павловича очень хотела знать от самого автора о дальнейшей судьбе Ихтиандра, героя романа "Человек Амфибия". Александр Романович придумал, специально для нее, такой конец: Ихтиандр до брался до старого друга профессора Сальватора. Там он встретил такую же девушку. Они поженились и у них роди лись дети-амфибии.
Приезд нашей семьи в Киев вызвал большой интерес со седей, если не сказать всей улицы. Особенно тот факт, что у нас, новоприбывших, сразу оказалось много знако мых. Не осталось это без внимания и со стороны органов НКВД. Для выяснения наших личностей, у нас был произве ден обыск, и опечатаны конторка и буфет. Возмущенный действиями органов, Александр Романович обратился за разъяснениями столь странной проверки. Перед ним изви нились, заявив, что была допущена ошибка!
Возможно, что мы так и не вернулись бы в Ленинград, если бы не возникшие проблемы. Дело в том, что в конце двадцатых и начале тридцатых годов, на Украине проходи ла жесткая украинизация. Во всех учереждениях висели призывы-требования говорить только по-украински. В мага зинах продавцы не отвечали на вопросы покупателей, зада ваемых по-русски. У отца возникли большие сложности с изданием. На русском языке рукописи не принимались. Украинского языка отец не знал, а отдавать свои про изведения в перевод, было слишком накладно. Правда, отец продолжал сотрудничать с издательствами Москвы и Ленинграда. Но, из-за дальности расстояния, пересылки рукописей и переписки с редакторами, задерживался гоно рар, что отражалось на семейном бюджете. И отец стал по думывать о возвращении в Ленинград.
Один роман отца - "Чудесный глаз" был все ж-таки пе реведен на украинский, и выпущен под названием "Чудесне Око" издательством "Молодий бильшовик" в 1935 году, ког да нас уже не было в Киеве. В романе идет речь о дально видении при помощи телевизионного аппарата, способного настраиваться на любую точку планеты. Насколько мне из вестно, такого аппарата еще не существует.
С этим романом получился смешной казус. Через ка кое-то время его, как с иностранного, вновь перевели на русский, почему-то оставив украинское "око", вследствие чего он стал называться не "Чудесным глазом",а "Чудес ным оком". В 1956 году этот роман попал в сборник, из данный "Молодой гвардией" и все с тем же "оком". Историю перевода никто не знал и, видимо, решили, что так назвать свой роман, было угодно автору.
---О---
Писал отец только по утрам. Он говорил, что если нач нет писать вечером, то не сможет остановиться до следую щего утра. Отдыхая после нескольких часов интенсивного труда, он часто садился за рояль. Мои родители стара лись с малолетства привить своим девочкам любовь к музы ке. Если я, почему-либо не засыпала, мама клала меня на большой подушке, прямо на рояль. Отец играл что-нибудь спокойное и убаюкивал меня мелодичными звуками. Их тру ды не пропали даром - музыка стала для меня чем-то не отъемлемым, приносящим радость или успокоение даже в тя желые времена.
В начале 1930-го года отец поехал в Москву устраи вать какие-то свои литературные дела. Остановился он в Теплом переулке у своей тетушки Ольги Ивановны Ивано вой. Я даже не знаю, с какой стороны это его родня.
В его отсутствие в Киеве началась эпидемия менингита. Заболела Люся. 15-го марта ей исполнилось 6 лет, а 19-го марта она умерла. Отец приезжал на похороны, после чего вновь возвратился в Москву. И тут, у него, как казалось, неожиданно, началось обострение спондилита, которым он страдал всю жизнь. Его уложили в гипс...
Отняв меня от груди, мама срочно выехала в Москву. Прихватив пишущую машинку, она, с тяжелым сердцем, поки нула дом, оставив теперь уже единственного ребенка, на попечение родителей.
Мама вспоминала: "Александр Романович жил в малюсень кой комнатке, где кроме кровати, тумбочки и стула, ниче го не помещалось. Здесь устроилась и я. И опять нача лась наша совместная работа. Я печатала под его диктов ку. Ходила по редакциям и ухаживала за ним. Мама часто писала мне, главным образом о Светике, о ее здоровье. От искусственного питания Светик заболела рахитом. Все заботы о ребенке легли на плечи моих родителей.*
(Мои бабушка и дедушка.Примечание автора.)
Мама ходила со Светиком по врачам, делала ей солен ные ванны, ходила за питанием в детскую кухню. Светик стала называть моих родителей "мама" и "папа". Как-то мама слышала, как за ее спиной какая-то женщина сказала своей знакомой:"-во, старые дураки, ребенка удочерили!" Естественно, мама не стала пускаться в объяснения.
По субботам я сопровождала тетушку в церковь. Пока она молилась, я бродила по тихим улицам. Потом мы воз вращались домой. Иногда я уходила из дому по вечерам, в любую погоду, оставаясь со своим горем. Этот период жизни был для меня самым тяжелым. Сразу навалилось столько бед: смерть дочки, болезнь мужа, потом болезнь Светланы, страх за ее жизнь. Прошли долгие томительные три месяца, пока у Александра Романовича прошло обост рение, и он мог вставать. А я вернулась домой.
Светик встретила меня на ножках, она уже научилась ходить. Я присела перед ней на корточки, чтобы лучше ее разглядеть. Она несколько мгновений внимательно смотре ла на меня и вдруг ударила по лицу, выпалив при этом:
-Уходи, не хочу! -Она словно вспомнила нанесенную ей обиду. Но скоро забыла все и мы с ней подружились.»