К сожалению, как я уже упоминала, работать и учиться у меня не было сил. Закончив читать "Воскресение", записываю в восторге:

"Как много истины и правды в этой книге! Отношения людей друг к другу, любовь и обязанность. Все это так верно, что хочется взять за основу...и жить по-толстовски. Как много надо знать и пережить, чтобы писать такие книги! В особен ности после этой, я преклоняюсь перед Толстым. Такого писа теля можно назвать только величайшим, мировым писателем!" Запись в дневнике от 20-го марта:

"Люди думают о будущем, а мне почему-то, страшно о нем думать. Новые книги и фильмы насквозь пропитаны агиткой и политикой. Одни лозунги. Все сюжеты построены на выполнении плана, высоком урожае, развитии сельского хозяйства и стро ительства. И жизнь героев, состоит почти из одних производ ственных проблем. А о любви как-то так, между прочим, в до полнении к плану! Можно подумать, что люди утратили все че ловеческие чувства! Нет и приключенческих фильмов и народ валит, в основном, на трофейные.

Правда, жизненного опыта у меня eщe нет, но мне кажется, что человек не может жить одними производственными интереса ми. Даже у совсем темного, необразованного человека, должен быть какой-то духовный мир, что-то свое, личное."

То, что кинофильм "Сердца четырех" был снят с экрана и изъяты из обращения какие-то художественные книги, подейство вало на меня удручающе и я ударилась в пессимизм:

  "-Что же будет, если и дальше будут уничтожать хорошие книги Фильмы? - задавала я себе вопрос: -Не будет ни поэзии, ни лирики, ни любви...

  От этих мыслей, будущее стало казаться мне еще более мрач ным: - Вот, -подумала я, -скоро вырубят все леса, настроят неуклюжих домов и дымящихся заводов... Мне даже вспомнился папин роман "Борьба в Эфире", где люди были превращены в жи вые машины!"

Когда я делала такие предположения, то никак не могла ожи дать, что многое, из моих предсказаний, почти сбудется...

От такой безрадостной перспективы, мысли, невольно, обра щались на себя. И вновь возникал вопрос о смысле жизни. - Зачем она мне дана, и чего от нее еще ждать? В свои двадцать лет, я чувствовала себя усталой, прожившей долгую и нелегкую жизнь, которая тяготила. Об этом я никому не говорила, даже маме, и только в дневнике признавалась, что уже не радуюсь приходу нового дня. Насильственной смерти я боялась. И не могла бы решиться и на самоубийство. Но не раз,  желала про сто исчезнуть, растаять, раствориться.  В унисон моим мыс лям, в мозгу навязчиво звучали слова отцовского романса:

 

Устал от муки ожиданья,

Устал гоняться за мечтой,

Устал от счастья и страданья,

Устал я быть самим собой… от муки ожиданья.

 

Особенно  нравилась мне своей простотой  и лаконичностью, последняя строчка, выражавшая, так много, всего несколькими словами.

Кроме всего прочего, я часто страдала от плохого настрое ния и неприятия окружающего мира. Все меня раздражало и я, как спичка, вспыхивала по малейшему поводу. Откуда мне было знать, что все это следствие начинающегося невроза. Удивительно, что и мама не понимала этого. Она только ругала меня, за мою несдержанность и грубость. А ведь если бы меня начали вовремя лечить, то болезнь, возможно, не приняла бы впоследствии таких размеров.

Несмотря на то, что у меня были две, а позже и три под руги, чувство одиночества не покидало меня. На двадцать пер вом году жизни, я писала:

"Я сейчас так далека от всех и так одинока, что хочется плакать. " Через несколько дней еще одна подобная запись:

"Все так противно и скучно, что даже пишу с трудом. Нет никаких желаний и даже не хочется жить. Состояние это длится уже больше недели. Боже, как я устала! Куда бежать, что де лать, чтобы забыть обо всем. Никого не видеть и не слышать! У меня такое чувство, будто я тону, а зацепиться не за что. Хочется кричать и звать на помощь!"

А через две недели, другой вопль: «Я не знаю, люблю ли я его, но мне ужасно трудно быть собою, когда он рядом. По всей вероятности, он просто равнодушен ко мне, а мне поче му-то кажется, что он меня ненавидит. Вчера, когда мы шли ночью с работы, он шел сзади нас и я готова была провалиться сквозь землю. При нем я кажусь себе, почему-то хуже,  чем я есть. Лучше ли он меня, красивее, воспитание, умнее? Нет! И, тем не менее, я страшно теряюсь и робею. Состояние это мучи тельно. И даже унизительно, потому что я ничего не могу с собой поделать."

Вообще, если судить по моим записям, то моя жизнь была всегда полна всяческих страстей. На все я реагировала бурно, эмоционально. Кроме того, самолюбие и боязнь быть навязчи вой, делали меня в отношениях, не по годам, сдержанной и да же строгой.

Как-то я заметила, что нравлюсь одному парню из нашего цеха. Иногда он приходил к нам во время обеденного перерыва, и с интересом слушал мои рассказы. Потом куда-то пропал. Оказалось, что его послали в колхоз на уборку урожая. Вернув шись, он сразу пришел на наш участок и, увидев меня, он подошел, обнял и даже поднял в воздух. Не скажу, что он был мне противен, но его вольность, так рассердила меня, что я принялась молотить его кулаками, приговаривая: - Пусти! Пусти!

Девчонки, видевшие эту сцену, были поражены моей реакци ей. А я просто не могла иначе отреагировать...Я долго и упор но, пыталась найти пишущих единомышленников. Хотелось по пасть в литературный кружок, но такого в клубе не было. Был хор, танцевальный кружок и кружок художественного слова, ИЗО, драматический. Одним словом, на все вкусы, кроме литера туры.

В конце концов, я стала ходить в кружок изобразительного искусства. Но и там я нашла причину для сомнения.

После занятий, наш преподаватель, Алексей Васильевич, об ходил все выставленные нами рисунки и комментировал их. Гово рил, какие у кого ошибки, неудачи. Несколько раз, получалось так, что мои и Зинины рисунки, оставались без комментариев. По всей вероятности, это была только случайность, но мы обе придали этому большой значение, решив, что чем-то не понра вились преподавателю. Или же наши рисунки не стоили внима ния. Меня это больно задело.

Прочитав "Обыкновенную историю", я выписала, понравившую ся мне мысль: "Человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами, а действительность не счастливит."Здесь же моя приписка-вопрос: "Надежды и мечты обман. Но, неужели и лю бовь только мираж?"

В мае мы получили письмо от Карчевского, знакомого нам еще по Киеву. Он писал, что в Союзе Писателей заинтересо- вались нашей судьбой. Хотят дать мне возможность учиться и собираются выслать нам, на дорогу, тысячу рублей. По всей вероятности, Союз Писателей не знал, что мы не в эвакуации, а в ссылке. Знакомый сделал вывод:

-Даже, если вас не отпустят, все равно хорошо. Деньги это немалые.

Деньги, действительно, прислали и мы, довольно быстро, ис тратили их, так как к этому времени, были уже голы и босы.

Проходили недели и месяцы, а меня все продолжало что-то беспокоить. Все было что-то не так, чего-то не хватало, не устраивало. Жила пустыми, неоправданными надеждами, что ко го-то встречу, полюблю. Ждала даже, что произойдет какое-то чудо. Но ни чуда, ни встречи, ни любви не было…

«2-е июля, воскресенье. Скоро мне исполнится двадцать один год, а что я видела, что знаю? Оглянувшись назад, вдруг обнаружила, что и прошлого-то у меня нет! Так, промелькнуло что-то, о чем и рассказать нечего! Живу в каком-то странном состоянии - одной скучно. Сойдешься с кем-нибудь, еще скуч нее становится. Не о чем говорить. Хожу как дура и молчу."

И все же, общение с людьми, отвлекало меня от грустных мыслей. Я по-прежнему много читала, ходила в кино, и посеща ла кружок ИЗО. Рисование так увлекло меня, что я, целыми ве черами просиживала над альбомом. Иногда по выходным, ко мне приходила Зина и мы увлеченно рисовали. Однако, наши занятия в кружке не ограничивались только рисованием. Алексей Василь евич рассказывал нам о разных течениях в искусстве, показы вал репродукции. Кроме того, мы, по очереди, оформляли стен ную газету, посвященную дням рождения художников. К сожале нию, из-за сменной работы, занятия приходилось пропускать. Были какие-то периоды, когда я вообще охладевала к рисованию и переставала посещать занятия. Но потом вновь увлеклась и уже не бросала до тех пор, пока не была вынуждена сделать это из-за болезни.

Алексей Васильевич знал, кто и где работает из его учени ков. Как-то он мне сказал, что станок не место для работы де вушки и предложил устроить меня в начальную школу, учительни цей рисования. Дипломированных преподавателей, почти не бы ло и рисование преподавали, почему-то, в основном, учителя физкультуры.

Его предложение, меня не заинтересовало. Во-первых у меня не было абсолютно никакого желания заниматься с детьми. Как я уже упоминала, к детям я не испытывала ни интереса, ни да же симпатии. А во-вторых, я сомневалась, что смогу чему-то научить.  Работу на станке я не считала не девичьей. Тем - более, что работала на маленьком трофейном алмазно-расточном станке, который мне нравился. Нравился запах масла, смешан ный с запахом горячего металла. Нравилась даже блестящая стружка, весело струившаяся из под резца.

Алексей Васильевич еще, несколько раз, напоминал мне о своем предложении, но я была неумолима.

К Новому году, нашему кружку, поручили оформить клубное фойе и мы, с радостью, принялись за работу. Рисовали гуашью на больших листах картона сказочных героев, которых потом вы резали. Признаюсь, было очень приятно, придя в клуб на ново годние праздники, увидеть свою работу. Алексей Васильевичу это время, был занят на улице, снежными скульптурами, кото рые были поставлены с обеих сторон лестницы. Увидев их гото выми, кружковцы были разочарованы. Алексей Васильевич, не оправдал наших надежд. Не понравилась нам и нарисованная им снегурочка. Все мы сошлись на том, что рисует он плохо. Однако, как педагога, мы по прежнему уважали его.

Несмотря на увлечение рисованием, я продолжала писать, остро ощущая потребность в общении с людьми, компетентными в области литературы. Мне, как автору, судить о своих произве дениях было трудно. Мои же читатели, или вернее слушатели, с тем же уровнем образования что и я, тоже не могли быть объек тивными критиками.

Кроме рассказов, я увлеклась переводом немецких песен и, как мне кажется, получались они более совершенными, чем мои собственные стихи, в которых все было свалено в кучу: что-то виденное или слышанное мной, прочитанное или пережитое. И описывалось все это, каким-то странным, мешаным стилем, из старинных возвышенных, но вышедших из употребления слов и выражений, современного, подчас грубоватого жаргона. Бывали правда и более удачные "однородные" стихи, но звучали они уж совсем не современно, отражая чьи-то, но только не мои мысли и чувства.

Одна сотрудница клубной библиотеки, как-то взялась руко водить моим творчеством, сказав однажды, что мои стихи напо минают ей, по стилю, Жуковского. К примеру такие строки:

Река сверкнула серебром,

А перед ней, большим ковром

С душистой шапкою цветов,

Ложилась зелень берегов...

 

По всей вероятности, такая форма выражения, была вызвана чтением большого количества классических произведений, кото рым я, совершенно бессознательно, подражала. Много лет спус тя, перечитывая рассказы и стихи тех лет, я оценила, наско лько они были слабы и беспомощны. А ведь тогда, они казались мне достойными публикации! Уверенность в этом, возникла бла годаря моим поклонникам, переписывавшим на память мои "произ ведения. У моей одной знакомой, даже украли тетрадку с моими стихами, что мне очень польстило. Мне, конечно, к в голову не приходило, что мое творчество, может удовлетворять только таких же малограмотных, как и сам писатель.

Писать я начала, когда была еще жива бабушка и, как ни странно, ведь она была чутким человеком, она меня высмеяла. Но это не остановило меня. Спасибо маме, она сказала просто:   -Пищи дальше.

У меня была большая потребность к выражению своих чувств и мыслей. Но я, несмотря на неудачи, продолжала писать. Труд не бывает напрасным. Благодаря своей настойчивости, я сумела чего-то добиться.

Пятьдесят третий год. Смерть Сталина. В главном корпусе завода траурный митинг. Выступающие - парторг завода и глав ный инженер- не могут сдержать слез. Плачут присутствующие. Ощущается общая подавленность и растеренность. То и дело, кто-то спрашивает:

-Как будем жить дальше?! Многие просто не могут себе пред ставить, как можно жить без Сталина. После митинга, начали работу не сразу. В цехе тишина. Одна из станочниц нашего уча стка Вера, бывшая детдомовка, в горестном порыве, всхлипну ла, прильнув к моему плечу. Спросила: - Что теперь будет? Как жить-то будем?

Меня смерть Сталина, не огорчила. Хотя до войны я была еще мала, чтобы разбираться в политике, но хорошо помнила 37-й. Аресты знакомых. Постоянную всеобщую настороженность, подозрительность и страх, как бы чего лишнего не сказать... А, кроме того, не слыша дома восторженных возгласов в адрес Вождя и Правительства, я давно поняла, что ничего хорошего ждать от них не приходится.

Так что смерть Сталина, не была для меня утратой. Что я могла ответить потрясенному трудовому винтику?

Вскоре после смерти Сталина, была объявлена амнистия уголовников, которые хлынули на страну, как саранча. Многие из них ехали в Алтайский край и, в частности, в Барнаул. Еще не доехав до места назначения, они начали террор. По дороге, прямо на ходу поезда, были выброшены из вагонов несколько начальников поезда, а так же бывшие заключенные, осужденные за мелкие кражи, у которых предварительно отбирали деньги. Многие из них бродили по Барнаулу, собирая милостыню на би лет. Объем этого стихийного бедствия, а иначе его и не назо вешь, нам были неизвестны, так как подобные сведения, тогда не публиковались. Но, по всей вероятности, он был велик, так как последующие эшелоны с амнистированными были, с полпути, возвращены в места заключения.

Не успели барнаульцы придти в себя после одного нашест вия, как в городе появились строительные батальоны кавказ цев, которые напоминали скорее разбойников, чем солдат. По всей вероятности, это были штрафники. Жилось им довольно вольготно. Днем они работали, а по вечерам были практически, предоставлены сами себе. Правда, в II часов вечера у них был отбой и их закрывали. Но они беспрепятственно вылезали из окон и шли развлекаться. Здание, где их содержали, находи лось совсем близко от нашего поселка, поэтому жертвами их развлечений становились его жители. То и дело, между солдата ми и нашими ребятами возникали ссоры и даже побоища, часто кончавшиеся кровопролитием.

   Помню, наш заводской спортивный комитет организовал фут больный матч, между заводской командой и солдатами стройба та. Болельщики, как обычно, коментировали игру выкриками вроде: "Судью - на мыло!" и "Судью с поля долой!". Если это относилось к солдатам, то их болельщики, сняв с себя ремни, наматывали их на руку так, чтобы пряжка оказалась на свобод ном конце и кидались на "обидчика". Присутствовавший на этом матче старшина, даже не пытался остановить их. Только с по мощью заводчан, потребовавших призвать солдат к порядку, кон фликт был улажен. Особым уменьем солдаты не отличались и иг рали, не столько с азартом, сколько со злостью, словно это была не игра, а битва не на жизнь, а на смерть. Часто наруша ли правила игры, игнорируя замечания судьи.

Но особенно запомнилось мне одно побоище, когда весь по селок был поднят на ноги. Причиной конфликта, оказались наши заводские девчонки, с которыми солдаты решили провести вре мя. Наши ребята пришли именно тогда, когда солдаты пытались насильно вытащить девчат на улицу. Тут и началась драка. Солдаты, как обычно, дрались пряжками, а ребята всем, что по падало под руку. Измордовали друг-друга, от души. Кровь тек ла, как на войне. Было несколько переломов, а кому-то даже проткнули горло трубой. Милиция, почему-то долго не приезжа ла, а свидетелей этой драки вмешиваться не решались. Остава лось только отвозить искалеченных в больницу.

После этого случая руководству города пришлось заняться создавшейся ситуацией и настоять на том, чтобы стройбат рас формировали по разным частям. Правда, из Барнаула их не вы везли, но, попав в другие подразделения, они лишились своей свободы и защиты, а стало быть и возможности терроризировать население.

Хотя наши заводские ребята, тоже не отличались высокой культурой, таких самоуверенных наглецов, как эти стройбатов цы, я еще не встречала. Помню, по вечерам, они заходили в наш клуб. Шастали по лестницам и этажам. Заходили во все по мещения, где шли занятия кружков. Если по пути им встреча лась девушка, они задевали ее, хватали за руки, а то и норо вили обнять. Однажды и мне пришлось очутиться в подобной си туации. Поднимаясь по лестнице, я столкнулась с одним таким дикарем, который, похвалив меня, «по дружески» похлопал по щеке. Моментально сработала моя кошачья реакция и я, с си лой оттолкнула его так, что он ударился спиной о перила.

-А-а-а -завопил он, -тебе русского надо, а я тебе не хорош?

На мое счастье, в это время, кто-то шел по лестнице и мне удалось убежать.

На двадцать пятом году жизни, у меня, неожиданно появился жених. Жил он в нашей же землянке. Это был еще молодой, дово льно приятной наружности мужчина, страдавший дефектом речи. Он одновременно, шепелявил, картавил и не выговаривал некото рых букв. Возможно, что он был бы и неплохим мужем, так как был добр и простодушен, но одна мысль, что мне придется всю жизнь слушать его косноязычие, вызывало у меня протест. Да  и не собиралась я еще замуж. Тем-более, что для этого нужны были взаимные чувства. Я же не испытывала к нему даже симпа тии.

Сделав мне предложение, буквально через неделю после наше го знакомства, он признался, что платит алименты. А его мать рассказала нам почти детективную историю. Как-то перед октя брьскими праздниками, Федя познакомился с девушкой, которая пригласила его к себе на праздник. В доме были гости. Много пили. Федя, слабый на голову, быстро захмелел и отключился. А, когда очнулся, то увидел, что лежит в одной кровати, с упомянутой девицей. Что было между ними, он не помнил, хотя догадаться было не трудно… 

По прошествии некоторого времени, она сказала ему, что беременна. Федя рассказал об этом матери. А мать рассудила так - коли уж такое случилось, грех надо прикрыть. И хотя Федя, никаких чувств к девушке не испытывал, последовав со вету матери, женился. Но не прошло и пяти месяцев, как жена родила здорового полноценного ребенка. О том, что Федя был обманут, сомневаться не приходилось. И все же, на развод, он решился только после того, как застал жену за удушением соб ственного ребенка при помощи подушки. Сбросив подушку и по бив на прощание жену, он вернулся к матери. После этого, они быстро развелись, но алименты на ребенка, платил все же Фе дя.

Этот рассказ возвысил Федю в моих глазах, но решения мое го не изменил. За строками о себе, о своих радостях и печа лях, невольно стирается образ мамы. Создается впечатление, словно ее и не было рядом, так редко я упоминаю о ней. Но это совсем не значит, что мы были далеки. Наоборот, я всегда была предельно откровенна с ней. Ну,разве что имела какие-то сердечные тайны, о которых она могла только догадываться. А, в остальном, мы были по-настоящему близки. Так как же жила она, моя бедная мама, делившая со мной нужду и радость? По дому, я тогда почти ничего не делала, только ходила на колон ку за водой. Зимой с водою была вечная проблема. При сильных морозах, колонка замерзала и приходилось ходить по всему по селку в поисках воды. Продукты "добывала" мама. Я уже гово рила, что у нас всюду были очереди и стоять приходилось ча сами. Еду тоже она готовила. А еще, чтобы хоть как-то помочь мне, пыталась прирабатывать. То что-то вышьет кому-то, то заявление напишет. В наших землянках, жило много немцев, ко торые плохо владели русским языком. Объясняться они еще мог ли, а уж написать что-то... Заработок был, конечно, невелик. За одно заявление ей платили рубль. Но для нас и это были деньги. Я часто болела, а по больничному получала мало. Меня словно злой рок преследовал. Помню ждала когда шесть лет отработаю - тогда сто процентов оплачивали при шестилетнем стаже. Немного не доработала, срок изменился с шести на во семь. А когда мой стаж вырос до восьми, сто процентов стали платить после двенадцати лет. Так и не дождалась. А после увольнения и поступления на новую работу, все началось по-но вому.

Наконец, после долгих хлопот и нервотрепки, мне удалось получить от своего завода комнату. И хотя условия были почти такие же: плита в комнате, вода в колонке, холодный туалет на улице, мы почувствовали себя просто счастливыми. Были, конечно, и преимущества. Во-первых это был барак, а не зем лянка. Во-вторых, в каждом подъезде было всего четыре комна ты. Потолок не протекал и дома было тепло.

Шел тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, а мы все еще хо дили отмечаться, не имея права выехать даже за пределы горо да. О том, чтобы с нас сняли ограничения и разрешили вернуть ся в Ленинград, мы писали в Москву. Хлопотал о нас и мамин брат. Но ответа все не было...       

Да, чуть не забыла рассказать о таком важном событии, как денежная премия за выслугу лет. Ее стали давать на за воде года за три до моего увольнения. Это было для нас по добно манне небесной. Мы так обносились, что остались в од ной смене белья. И вообще не хватало так многого, а выслуга была одна! Я уж и не помню, какую сумму получила. У нас с мамой была тетрадь, куда мы записывали свои нужды. Тетрадь имела название: «Что мы купим, когда у нас будут деньги,» Помню, список начинался с ватного одеяла. Но прошло несколь ко лет, пока мы смогли наконец вычеркнуть это пресловутое одеяло из перечня. Выбрать что-то самое нужное, было очень трудно. В конце-концов, после долгих рассуждений и взвеши ваний, я купила демисезонное драповое пальто в рубчик. На зимнее не хватало и, если я ехала в центр, или выходила в выходной, то, пододев толстую жилетку, надевала, вместо фу файки, пальто. Мне тогда казалось, что я выгляжу в нем почти шикарно! Смешно, но я до сих пор помню, что пальто стоило 370 рублей. На следующий год я купила, опять же себе, выход ные туфли на каучуке и еще что-то из одежды. А вот, в третий раз, я проявив недопустимый эгоизм, купила, вместо необходи мых вещей, ручные часы. Деньги были мои и мама не возражала, но я уверена, что, если бы она сказала, что нужно купить что-то более необходимое, я бы отказалась от своей прихоти. И, как говорится, Бог наказал меня. Мои часы то отставали, то совсем останавливались, а потому больше находились в ре монте, чем у меня. Дома у нас был музыкальный будильник, а в цеху, над входом, огромные часы. Так что, могла бы и обой тись!

Моя подруга Ася закончила техникум и уехала, по распре делению, на Урал. Зина вышла замуж и я опять осталась одна, представленая своим мечтам. Мечтала в основном, о любви, вы думывая для себя различные приключения и необыкновенные зна комства. Но, странное дело, ни одна история не заканчивалась браком. Не знаю, чем это объяснить, но брак казался мне длин ной чередой серых однообразных будней. А любовь почему-то за канчивалась до свадьбы, в основном, разлукой. То же происхо дило и с героями моих произведений. Никто из них не женился и не выходил замуж. Я создавала им какие-то немыслимые усло вия, заставляя постоянно страдать и мучиться. Казалось бы, не будучи счастливой в любви, я должна была, хотя бы в своих сочинениях и мечтах, стремиться к счастливому концу. Но, по всей вероятности, ощущение безнадежности было так велико, что даже в мечтах, я не могла поверить в счастье. Для меня это стало "табу". И вообще я считала, что большое сильное чувство может быть только в мечтах.

 

Наконец, после длительного и мучительного ожидания, при шло разрешение из Верховного Совета о снятии с нас ограниче ния. Для того, чтобы вручить его, нас вызвали в НКВД, где торжественно поздравили. Наш комендант, тряс маме руку и, приветливо улыбаясь, спрашивал:

  -Ну, вы рады?

А мама стояла с каким-то напряженно-застывшим лицом, и молчала. Потом сказала:

-Я слишком долго ждала, чтобы радоваться!

Что же касается меня, то я вдруг ощутила такую свободу, словно поднялась в воздух. Теперь дело было только за день гами. Я совсем забыла упомянуть, что издательство «Молодая Гвардия», очень кстати, выпустила двухтомник произведений отца, за который мы должны были получить гонорар.

Все прошедшие годы я вспоминала Ленинград и мечтала ког да-нибудь, вернуться туда. Но пока не было разрешения и де нег, эти желания были просто мечтами, которые могли и не осуществится. Теперь же, поверив в возможность отъезда, я ощутила такое нетерпение, какого раньше никогда не испытыва ла. Я уже не могла жить той жизнью, которой жила до сих пор. В это время мы получили письмо от дяди Левы, который просил нас не торопиться. В феврале пятьдесят седьмого года, он должен был приехать в отпуск в Ленинград. Дядя работал на Се вере. Он обещал подыскать нам квартиру, а мне работу.           Вспоминая все, что нам пришлось пережить по приезде в Ле нинград, я очень сожалею, что мы не вняли его совету и наде лали массу глупостей. Но тогда, девять месяцев ожидания, ка зались нам целой вечностью, на которую у нас уже не было сил Мое нервное состояние дошло до предела. Мне казалось, что если наше ожидание продлится еще хоть два месяца, я сойду с ума.

  После сильного возбуждения, наступила депрессия. Я не могла ничем заниматься, не ходила в студию, не рисовала и до ма. Даже не писала писем Асе. Лишившись привычных занятий, я вновь, ощутила пустоту. Казалось, что даже мыслей нет в голо ве.

Наш преподаватель написал заметку о нашей студии в газе ту "Алтайская Правда", где упомянул и меня, как прилежную и способную ученицу. Но меня эта похвала не порадовала. После всех замечаний, которые он делал мне во время уроков, его по хвала показалась мне неискренней. По всей вероятности, я бы ла не права. Конечно же, он не придирался ко мне. Просто я воспринимала все слишком обостренно и болезненно.

Единственное, чем я тогда занималась в свободное время, так это чтением. Со взрослением, я стала находить в прочи танном какой-то иной смысл. Но, чем больше я читала, тем труднее мне было разобраться в смысле жизни. Меня приводило в недоумение, что одни и те же жизненные ситуации, тракто вались каждым писателем по-своему, причем зачастую с совер шенно противоположными выводами. Значит, кому-то из них мож но было верить, а кому-то, нет? А ведь раньше я воспринимала все высказывания чуть ли ни как аксиому! В особенности меня поразило, что даже такое чувство, как любовь, можно восприни мать по-разному. После прочтения трех, таких разных произве дений, как "Крейцерова соната", "Неточка Незванова" и пьесы Чехова "Иванов", в моей голове образовалась полная неразбе риха. Хотя я и была откровенна с мамой, обсуждать с ней мо ральные вопросы, я, почему-то стеснялась. А по этому мучи лась над своими проблемами в одиночестве.

Кроме того, что я вконец извелась от ожидания, с моим зре нием стало твориться что-то непонятное. И что самое удивитель ное -первым заметил это Алексей Васильевич. Как-то, во время занятий, он предложил мне сесть ближе к натуре. Я удивилась, но возражать не стала. В следующий раз, он сказал мне, что если я плохо вижу, то не надо стесняться носить очки. Я отве тила ему, что очки мне не нужны, так как вижу я хорошо. Сама же я стала замечать, что от занятий, у меня появляется в го лове какое-то странное ощущение, не то усталости, не то напря жения. Решила все же, проверить зрение. Очки мне были, действи тельно, не нужны, но видеть я стала, на самом деле плохо. Причем, проявлялось это довольно странно. Например, глядя на человека, я не видела контуров его лица. Мебель потеряла рез кие очертания, а мелкие предметы, порой исчезали совсем. Ищу какую-нибудь вещь на столе и не вижу ее. Потом начались голо вокружения. Стою у станка и вдруг, чувствую, что он уплывает от меня.

По совету окулиста, обратилась к невропатологу. Мне сразу дали больничный лист и направили на проверку глазного дна. Ре зультаты проверки, оказались плохими. Было что-то не в порядки с глазным дном, на нервной почве. Потянулись однообразные, пус тые дни. Я не могла уже ни читать, ни рисовать. Писать было проще, так как можно было это делать по памяти. Но о чем пи сать? В голову абсолютно ничего не приходило.  И вот, чтобы убить время, я исписывала страницу за страницей, поверяя днев нику свои мысли. Меня чем-то кололи, но состояние мое продол жало ухудшаться.