ЧАСТЬ 9. АВСТРИЯ

 

Двадцатого апреля 1944 года мы вновь тронулись в путь Уезжали опять не все. Большинство оставалось в этом лаге ре. В их числе была и дедушкина двоюродная сестра -Мария Михайловна Томсон. Оставались некоторые пушкинские  зна комые, мои подруги.     

    Из Шёнланке, мы выехали рано утром. Совершенно не пом ню ни городов, ни селений, которые мы проезжали в этот день. Но зато, яркой, незабываемой картиной, остались в памяти Альпы. Поезд нырнул в тоннель и весь состав погру зился в кромешную тьму, временами прорезаемую, словно ко метами, проносившимися мимо окон, лампочками.

    Тоннель был таким длинным, что казалось мы, никогда из него не выедим. Но вот, впереди, забрезжил свет. Еще минута и в глаза ударил ослепительный солнечный свет.         Сначала, все зажмурились, потом бросились к окнам. То, что я за ними увидела, показалось сказкой. Ведь я ни когда ещё не видела гор.

    Железнодорожная линия проходила высоко в горах. С од ной стороны скалы, почти отвесно, поднимались вверх. А с другой, круто обрывались. Напротив, была другая, такая же огромная и величественная гора, покрытая растительностью.

Внизу, в ущелье, прыгая по камням, бежала река, вокруг, сколько видел глаз, ни души. Только огромные птицы, дол жно быть орлы, медленно парили в вышине. И все это, было озарено ярким, весенним солнцем!

Прижимаясь одним боком к скале, поезд обогнул гору и вновь окунулся в темноту тоннеля. Всего, за двое суток, мы проехали около двадцати тоннелей.

Когда мы выехали из очередного тоннеля, далеко вни зу, у подножья горы, лежал маленький поселок, в центре которого дымил кирпичный завод. Вокруг него краснели шта беля кирпичей.

С каждым новым выездом из тоннеля, железнодорожная линия опускалась все ниже. Долина приближалась, а горы, словно вырастая, уходили своими вершинами в облака.

Хорошо запомнилась мне маленькая железнодорожная станция, похожая на беседку, благодаря обвивавшему ее ви  нограду. Нам сказали, что мы простоим пятнадцать минут. Кажется это была наша первая остановка и мы, на радостях, высыпали на платформу. Я подняла голову вверх и уже не могла отвести своего взгляда. Неожиданно, над вершиной го ры небо очистилось, и я увидела на ней крест. Даже с тако го расстояния, он казался огромным. Увидев железнодорож ника, кто-то спросил его о кресте. Он ответил, что крест поставлен альпинисту, погибшему на вершине горы. И заме тил, что высота креста двадцать метров.

  Ударил станционный колокол, и мы поспешили занять свои места. Я вновь села у окна и все смотрела на вершину горы, пока она не скрылась из вида. Постепенно горы сов сем раздвинулись и отступили, тая в дымке. Поезд шел уже мимо огромных виноградников, которым не было видно конца. На некоторых участках, у самого забора, стояли беседки в  форме бутылки шампанского, до самого верха обвитые вино градной лазой.

  Чем ближе мы подъезжали к месту назначения, тем ни же становились горы. Местность изменилась, став менее живописной. Чаще стали встречаться строения и, наконец, все слилось в одно целое не похожее ни на город, ни на поселок. Наш путь подходил к концу. Мелькали заводские корпуса, производственные здания, частные дома, бараки. Все это лежало возле самой железной дороги.  Дальше шли поля, а за ними опять горы. Это был Капфенберг, куда мы прибыли после двух суток езды.

Лагерь, состоящий из двух десятков бараков, лежал у подножья горы, или вернее, холма, сплошь покрытого густой растительностью. На его вершине, величественно красова лись руины старого замка. Замки давно волновали мое вооб ражение, но до этого я знала о них только по книгам. И вот, передо мной средневековый замок! Хотелось немедленно забраться на гору, чтобы увидеть его вблизи. Помешала осу ществить мое желание, вдруг навалившаяся усталость.           Кое-как поев, я свалилась на кровать и моментально провалилась в сон. Проснувшись на другой день, я почувст вовала во всем теле жар. Кроме меня, заболело еще несколь ко человек. Причиной оказалась перемена климата. Мама и бабушка, кочевавшие всю жизнь, оказались сильнее меня. А я провалялась с температурой целую неделю. После чего, все, как-то сразу, прошло. Ничего нигде не болело, только от слабости слегка покачивало.

Выйдя на улицу, я сразу подняла голову и воззрилась на замок. Однако, подняться к нему не решилась. Чувства, которые я испытывала, глядя на замок, не были простым лю бопытством. Он был для меня чем-то вроде сбывшейся мечты.

   Лагерь, в который мы попали, оказался рабочим, причем интернациональным. Здесь жили чехи, хорваты, румыны, фран цузы. Всего двадцать три национальности. Проходя мимо отк рытых окон, было очень интересно слушать это разноязычие. Самыми эмоциональными, шумными и неунывающими, были фран цузы. Они всегда напевали что-то веселое, громко смея лись.

Около лагеря часто можно было видеть итальянцев. Хотя они и были пленными, ходили без конвоя. Их вид вызывал со чувствие: унылые лица, опущенные плечи. К тому же грязная помятая форма, порванные шинели. Тогда как пленные амери канцы, которых водили под конвоем, выглядели бравыми и да же щеголеватыми. Шли бодро, как на параде. По сравнению с ними, конвоировавший их немец, был больше похож на пленно го, чем они. 0бъяснялосъ это тем, что американцам помогал Красный Крест, снабжая всем необходимым. Итальянцы этими льготами не пользовались, так как между Италией и Герма нией не был заключён соответствующий договор.

  Лагерь, вместо забора, окружала ограда из столбиков с двумя поперечными брусьями, сквозь которые можно было легко пролезть. Впрочем, такой необходимости не было, так как ворота вообще отсутствовали. Благодаря этому, возника ло чувство свободы - иди хоть на все четыре стороны! Да и вообще, по сравнению с немецкими лагерями, здесь витал де мократический дух. Я намеренно сказала "немецкими лагеря ми", потому как австрийцы не считали себя немцами и даже не любили немцев!

 

В замке я побывала вместе с Вадиком Вит и его братом Борей. Почти вся кровля обвалилась и, тем не менее, Замок был величественным и надежным, ведь он простоял не одно столетие. Одна его стена стояла у самого откоса горы, от куда открывался вид на много километров. Несмотря на мои предостережения, мальчишки забрались на стену и, рискуя сорваться, принялись лазать по выступам, оставшимся от пе рекрытий второго этажа, на которых успели вырасти березы. В одну, из уцелевших круглых башенок, рискнула забраться и я. Почему то я решила, что это была темница, в которой томились узники. Наверное потому, что у нее не было окон.

  Немного в стороне от замка, стояла маленькая, но еще очень крепкая, часовенка. Говорили, что она ровесница зам ка и что, между ней и замком, есть подземный ход, которым пользовались для сообщения рыцари. Узнав об этом, ребята решили спуститься в подземелье, зиявшее в полу черной ды рой. Хотя мне было тоже очень интересно, лезть в дыру не хотелось и я осталась ждать окончания "экспедиции"на по верхности. Исследования закончились очень быстро, как только иссякли спички. Другого освещения не было.

  Посещение замка произвело на меня большое впечатле ние. Я долго вспоминала о нем и даже написала в его честь стихотворение. Неумелое, с массой  орфографических оши бок, но от души. Вообще с грамотой у нас, у подростков, было плохо. Ведь мы, уже три года, не пополняли своих знаний и не закрепляли того, что знали. Кроме писем к подругам, которые остались в Шёнланке, я ничего не писа ла. У меня, как и у многих девочек, была маленькая тет радка, куда друзья писали что-то на память. Она и сейчас где-то лежит. Многие слова в стихах, с немецкими буквами.

  Кроме лагеря, в который мы попали, в Капфенберге было еще два лагеря для таких, как мы, перемещенных лиц. От кого-то из них, узнали, что на окраине Капфенберга, есть сталактитовые пещеры. Быстро собралась компания любо знательных, и мы двинулись в поход. Долго блуждали по ка ким-то старым, заброшенным дорогам, но, наконец, нашли то, что искали.

Хранителем этих пещep, a также экскурсоводом, был старичок, проживший здесь много лет. Перед экскурсией, он показал нам свои поделки из слоновой кости, которыми зани мался всю жизнь. Это был, по истине, ювелирный труд. На пример, крохотный, величиною меньше грецкого ореха, сто лик, две крохотные табуреточки. На столе крохотный, с му ху величиной, кувшинчик и две пивные кружечки. Были и еще какие-то поделки, но самые уникальные из них это вырезан ная из кости "морская губка" вся из тонких нитей, почти прозрачная. Резной шар, величиною с куриное яйцо, в кото ром был заключен еще один шар, вырезанный через отверстия в рисунке наружного шара. На эту работу ушло двенадцать лет жизни! И хотя работа была уникальной, изящной и краси вой, меня поразило, что человек потратил на нее столько лет. В конце-концов, это была только безделица не имевшая утилитарного значения, а потому, как мне казалось, не сто ившая двенадцати лет жизни. А еще, под стеклянным колпа ком, был макет горы сантиметров сорок высотой, из  чего она была сделана, я не знаю. Запомнилось, что вокруг нее шла дорога, по которой ехала телега, запряженная волами, размером меньше майского жука. Рядом с телегой шел кресть янин. По откосам горы лепились крохотные домики, а на ее вершине лежали руины капфенбергского замка. Его мы узнали сразу.

  В пeщepax не было электричества и на осмотр мы отпра вились с карбидными лампами, которые потрескивали и изда вали не совсем приятный запах. Пещеры были не очень боль шие и все же впечатление они произвели на меня огромное. Сталактиты, освещенные несколькими лампами, поблескивали, переливались, мерцали. На кончике каждого сталактита ви сели капели воды, постепенно превращаясь в камень.

В Капфенберге, мы пробыли ровно месяц с 22-го апреля по 22 мая 1944 года. После этого одну часть людей из на шего эшелона перевели в другие капфенбергские лагеря, о ко торых я уже говорила, а другую, куда попала и наша се мья, в город Брук на реке Мур.

Брук лежал в узкой долине между гор, отчего имел уд линенную форму. Своим внешним видом, он ничем не отличал ся от других немецких городов. Те же островерхие черепич ные крыши. Характерные для немецкой архитектуры, каменные дома, с выступающими, деревянными крепежными балками. Готические окна. В центре города главная площадь с неотъ емлемым зданием ратуши. Только, вместо скульптурной груп пы святых, в самом центре, находился большой, из ажурного литья колодец.

  В городе была большая больница, один театр, одно ки но и очень приличный, для такого маленького городка, бас сейн, заполнявшийся водой из горной реки, протекавшей вдоль всего города. Хотя река была и не глубокая, но до вольно бурная, какими обычно бывают горные реки.

  Поселили нас в бёлеровский лагерь, принадлежавший бё леровскому заводу. Чтобы попасть в наш лагерь, нужно бы ло пройти через весь город, минуя, покоившиеся на вершине горы, руины старого замка и выйти на проселочную дорогу, проходившую мимо лагеря к горному селению.

   Лагерь был расположен у подножья горы, покрытой гус той растительностью.Прямо, от ворот, тропинка вела в лес, к убежищу, оборудованному в старой штольне. Туда мы ходи ли во время тревоги. Река протекала с тыльной стороны ла геря. За ней, на высоком берегу, виднелось городское клад бище. Выше, на отлогих склонах горы, поля. Из лагеря мож но было наблюдать, как похожие на жуков, быки, ползают по склонам, распахивая землю. Дальше, за полями, гора каза лась расчерченной в полоску - так выглядел издали саженый лес.

   Каждый барак имел пять или шесть дверей. Войдя в од ну из них, попадал в маленький тамбур, в который выходили двери из четырех комнат, "спаренных" по две. Перегородка между ними не доходила до потолка и жители верхних нар, могли общаться через стену, Помещения были небольшие, в них стояло всего по три двухярусных кровати, маленький столик и шкафчик, какие бывают в рабочих раздевалках.

   Мы попали в одну комнату с семьей Витт -матерью Софьей Людвиговной и двумя сыновьями Вадиком и Борей. Моими друзьями ещё по первому лагерю. Софья Людвиговна была образована и начитана. С ней было очень интересно разговаривать, но жить невозможно.

   Никогда в жизни еще не встречала таких нерях. Увлек шись чтением или вышиванием, она забывала о своих обязан ностях, но отношению к детям. А им, после душа, иной раз, не во что было переодеться, и она выбирала из грязного бе лья, что-нибудь почище. На наше счастье, нам удалось разъ ехаться с ними. Комнатка, куда мы попали, была еще мень ше, но зато мы были одни.

   Не успели мы приехать в Брук, как всех нас определили по местам. Взрослых на работу на капфенбергский завод Бё лерверке,  которому, как я уже говорила, принадлежал и ла герь. Подростков определили в заводскую школу, типа наше го ФЗУ, мастерские которой находились там же на заводе. Младших детей отправили в школу. Днем в лагере оставались только старики и маленькие дети.

Маму направили на работу в цех, где делали электроды для сварки, а меня, как и других подростков, в заводскую школу. На работу мы ездили на поезде. В цехе работа начи налась в шесть часов утра. А у нас, в заводской школе, в семь. Мама выходила из дома, если так можно назвать ла герь, в пять часов, а я- в шесть. Началось мое мученье. Когда бы я не легла спать, утром не могла продрать глаза. Засыпала за чаем и даже на ходу, по дороге на вокзал.

  Работали мы по десять часов, с получасовым перерывом на обед. Работа была у меня не тяжелая. Я была кем-то вро де табельщицы или делопроизводителя. Отмечала явку наших ребят на работу, печатала какие-то документы. Но до конца работы еле высиживала. Сидела я в кабинете старшего мас тера Крахера, молодого крикливого австрийца, который раз носил нас за каждую провинность в пух и прах.

   Спустя месяц в нашей каморке появилась Леля Аман, то же наша лагерная. Сначала она работала в мастерской, где их учили слесарному делу, но, из-за ее неловкости, с ней вечно что-то случалось. То она разбивали себе палец молот ком, то роняла напильник и он втыкался ей в ногу. Как-то она ухитрилась зажать в тисках собственные пальцы.            Потеряв надежду, что она сможет чему-нибудь научиться в мастерской, Крахер перевел ее на ту же работу, что и ме ня. Однако Леля не проявляла рвения и здесь. Стоило Крахе ру выйти из кабинета, как она садилась на корточки между его стулом и шкафом, и сейчас же засыпала. Если я, заслы шав его шаги, успевала разбудить ее, то она выскакивала из своего укрытия, как полоумная и, глядя на дверь, пыта лась изобразить на своем лице бодрость и рвение к работе. Когда я не успевала сделать этого, Лелю несли по кочкам.

  У меня до сих пор сохранились дневники тех лет и я, с грустной улыбкой, переворачиваю слегка пожелтевшие стра ницы общей тетради, исписанные моим, еще детским почер ком, с падающими в разные стороны буквами. В русских фра зах все чаше встречаются немецкие слова. Это грустно, но, слава Богу, до конца онемечиться я не успела.

    Очень быстро, не прилагая к этому больших усилий, я освоила местное наречие. Австрийского языка, как такового не существует, но многие слова и выражения не имеют анало гов в немецком. В какой-то мере это можно назвать диалек том.

    В четырнадцать лет, я стала вести дневник. Сперва это были чисто информативные записи вроде: была в кино. Смотрела фильм «Призвание". Ходили с Борей и Вадиком в лес, поймали ежика." и все. Никаких мыслей по поводу виденного, или рассуждений, одни голые Факты. Но, посте пенно все это появилось. Читаю одну из первых записей, сделанную в августе сорок четвертого:

"На работу шли при луне, но вороны уже летали громко крича. После вчерашнего сильного дождя, воздух был свежим и прозрачным. Не знаю, что именно напомнило мне Родину, но так ясно вдруг представился родной Пушкин. Те времена, когда он назывался еще Детским Селом. Мы жили на улице Жуковского. Напротив нашего дома, была небольшая рощица, в которой постоянно кричали вороны. Знал бы кто, как я хо чу туда, на родную русскую землю!"

Наш лагерь, был для нас кусочком Родины. Все мы бы ли оторваны от нее. Всем, или почти всем, было здесь пло хо. Казалось бы, нужно сплотиться, жить дружно, так нет! Каждый жил по своей совести, по своему разумению. Одни с нетерпением ждали освобождения, другие старались прижить ся, приспособиться. Довольно долгое время, весь лагерь те рялся в догадках, откуда о любом, даже малом событии или нарушении, становилось известно начальнику лагеря. Не ус пеет что-то произойти, как виновного уже вызывают к нача льству. Чувство, что где-то рядом с тобой живет преда тель, было неприятным. Невольно стали приглядываться друг к другу, пытаясь заглянуть в душу.

  Довольно скоро предателя удалось, все же, засечь. Им оказалась некто Шлезингер, пожилая интеллигентного вида дама, с пышной седой  шевелюрой. К начальству она бегала поздними вечерами, когда лагерь погружался в сон, или ра но утром. Только случай помог узнать об этом. После того, как стало известно о ее деятельности, а весть эта, молни еносно облетела весь лагерь, за ней прочно утвердилось прозвище Пиковой Дамы. И никто уже не вел при ней никаких "криминальных" разговоров. Не знаю, что она от этого име ла. Возможно пыталась таким способом завоевать уважение лагерного начальства. Только кто же за такое уважает?!

  Уехав из Шёнланке, мы продолжали переписываться с ос тавшимися там знакомыми и с дедушкиной двоюродной сестрой Марией Михайловной Томсон, о которой я уже упоминала. Она писала нам, что все слышнее становится канонада, чаще бы вают налеты. Но бомбежек еще не было, самолеты пролетали мимо. И вдруг, письма прекратились. Стало тревожно. Шли недели, но вестей все не было.

  Наконец кто-то получил письмо. Писала наша бывшая пушкинская знакомая. В лагерь она попала с матерью и дву мя детьми. Из Пушкина мы ехали с ними в одном вагоне. Де вочка Галя, была моей ровестницей, мальчик Кира года на два моложе.

«Как-то, среди ночи -писала она,- весь лагерь был поднят по тревоге. Собирались в спешке. Никто не мог по нять причины, пока не услышали стрельбу и отдаленный орудийный гул. Когда машины уже отъезжали от лагеря, в него входили танки… Слышался треск рушившихся бараков, стрельба, крики. После этого, несколько часов тряслись на машинах, пока не добрались до порта, откуда на судне были доставлены на остров Рюген."

В суматохе и спешке растерялись члены семьи. У женщи ны, которая писала, пропали мать и сын. Узнав о событиях этой ночи, мы были уверены, что наша тетя Маня погибла. Она всегда была медлительной и нерасторопной. А в старос ти, все это, еще усугубилось. Каково же было наше удивле ние, когда мы получили от нее письмо. Бегство на остров Рюген не было спасительным. Да и где можно было спрята ться в это время от войны?! Не знаю, какие важные объекты находились на острове, только наши бедные беженцы, посели вшиеся там, ежедневно подвергались бомбежкам.

  Когда мы жили в одной комнате с Анненскими (фамилий Марии Александровны и Варвары Александровны я не помню) Лала приезжала в отпуск. Мы не видели ее почти два года, и за это время она разительно изменилась. От скромной ин теллигентной девочки не осталось и следа. Во-первых она растолстела на ресторанных харчах, где работала официант кой, став ядреной и румяной. Но главное, она превратилась в женщину, знающую себе цену. На ее пальце появился золо той перстень. Она говорила, что-то такое, об общении или дружбе с шефповаром, который сделал ей подобный подарок, но до меня "не дошло".

   Встав утром с постели, она долго не одевалась и ку рила, сидя нога на ногу, явно любуясь своими телесами. Ко мне она отнеслась по-дружески, но между нами образовалась пропасть, которая отодвинула нас друг от друга. И причи ной тому была, конечно, не разница в возрасте. Лала была старше меня года на два. Она уже во многом преуспела, ес ли так можно сказать, а я оставалась все той же наивной девочкой. Я не задумывалась о причине ее перемены, просто мне было как-то странно видеть ее такой. А вот мать и тет ки, словно ни о чем не догадываясь, гордились ею. Кто-то из теток Лалы, кажется Мария Александровна, сказала мне:

-Держись Лалы. Наша Лалка нигде не пропадет!

  Когда семья Анненских переехала вместе с нами в Ав стрию, Лала вернулась в лагерь. Как мне помнится, она стала работать в медпункте капфенбергского лагеря, где мы до этого жили. Там же она познакомилась с чехом, который стал приезжать к ней в Брук. В лагере у нее не было под руг и она, как-то пригласила меня на прогулку. Я пошла. Видимо она была очень уверена в себе и в правильности своих поступков. А потому, почти всю дорогу, поучала ме ня. Она говорила, что от жизни надо брать все. Надо поль зоваться всеми благами. Для убедительности, она расска зала мне, что поссорилась со своим чехом и, когда он при ехал, не стала с ним разговаривать. Но колбасу, которую он привез, взяла.

  Хотя ни мама, ни бабушка, никогда не говорили со мной о нравственности, мораль Лалы, шокировала меня. Я не могла понять, как можно брать что-то у человека, игнори руя его. Что касается меня, то я никогда не соглашалась на компромиссы. Если человек не нравился мне, то ничего и не надо было от него. Поэтому у меня никогда не было "нуж ных" знакомств. Я даже спросила ее, как она может так по ступать, на что она ответила:

-А что? Так ему и надо! Пусть знает, как со мной ссо риться!

-Так ты бы, хоть колбасу не брала! - заметила я.

-Ещё чего?! -ответила она, гордо тряхнув головой. На обратном пути, мы почти не разговаривали. Правда, Лала пы талась вести беседу, но я замкнулась. Еe поучения вызвали у меня душевную тошноту. Было мерзко. Общение Лалы с че хом не прошло бесследно, она родила сына. Правда, она пы талась всякими способами избавиться от плода. Но, видимо, была очень здорова и никакая отрава не подействовала. И ребенок родился таким страшным, что, взглянув на него, каждый вздрагивал. Кожа на его тельце была почти коричне вого цвета. А личико, таким морщинистым, что он был похож на старичка. И все же он выжил и даже вырос. И  женился. Но мы его больше не видели.

Однажды, кто-то из лагерных, предложил съездить за яблоками. Собралось человек пять, в том числе и я. Куда мы поедем, я не знала, но женщины, успевшие объездить всю округу, шли уверенно.   

  В пригородном поезде у нас произошла интересная встре ча. Сперва мы сидели мирно беседуя и не обращая внимания на входивших и выходивших пассажиров. После одной оста новки, я машинально бросила взгляд на входные двери и обо млела. Потеряв дар речи, я только таращила глаза. Вид у меня был, наверное, такой удивленный, что мои спутницы то же повернули головы в сторону двери. А там, в тамбуре, стояли русские казаки, в черных шинелях и огромных папа хах, с аксельбантами и погонами! Мы смотрели на них, ниче го не понимая. Потом, не сговариваясь, встали и пошли к выходу.

   Выйдя в тамбур, заговорили все сразу. Вид у солдат был смущенный. В этой форме они чувствовали себя явно не ловко. С нами они охотно разговорились. Первое, что мы у них спросили, кто они и что это за форма. Они рассказали нам, что они военнопленные. Работали в шахте, где находи лись круглые сутки. Их не поднимали наверх даже на ночь. Кормили очень плохо. Те, кто еще не умер от истощения и тяжелой работы, ждали своего смертного часа. Никакой ин формации сверху не было. Что делалось на земле, они не знали. Одно было ясно, отсюда живыми не выйти. Когда по следняя надежда на спасение уже угасла, вдруг появился генерал Власов - худощавый мужчина лет сорока, в старо модных очках, похожий на сельского учителя. Он предложил им свободу в обмен на поход против Советской власти.

  -И вы согласились?  - почти с испугом,воскликнула я, не дав им договорить.

-Согласились! А что было делать? Просто умереть?

-И будете воевать против своих? - спросила я с непри язнью.

Говоривший улыбнулся и, махнув рукой, сказал:

-Нам бы только до фронта добраться, а там нас только и видели!  

Возможно, что они и остались живы, но, в этом случае, на Родине их ждала двадцатипятилетняя ссылка! Но об этом тогда никто не мог даже предположить!

Их рассказ убедил нас. Мы им поверили и, выходя из по езда, пожелал удачи. Место, куда мы приехали, было не при ветливым и пустынным. Мы долго шли по дороге никого не встречая на своем пути. Потом свернули на узкою тропу, ко торая привела нас к горе. На ее вершине, среди деревьев, стояла старая кирка, покрытая почерневшей от времени чере пицей. От нее спускались большие широкие ступени, выложен ные из старых могильных плит. Читая надписи, выбитые на камне, я порядком отстала от своих спутниц и мне пришлось прибавить шаг. Мы  шли мимо усадеб, окруженных фруктовыми деревьями. Но все, к кому мы обращались с просьбой про дать яблок, отвечали недружелюбным отказом и смотрели на нас враждебно. Мы терялись в догадках, пока кто-то из нас не вспомнил, что австрийцы не любят немцев, а все мы гово рили на литературном немецком языке, отчего нас принимали за немцев. Придя к такому выводу, мы, обращаясь к кому-то с просьбой, начинали с того, что мы лагерные из России. И сразу лица становились приветливыми и доброжелательными. Понемногу, наши мешки наполнились яблоками, и мы трону лись в обратный путь.

Когда мы проходили мимо oдной усадьбы, хозяин, услы шав русскую речь, остановил нас. Он рассказал, что в трид цатые годы работал на Днепрогессе и чуть не остался в Рос сии. Видимо, воспоминания  о нашей стране, были ему прият ны, и нас он встретил, как знакомых. Пo-pycски, он гово рил хотя и с акцентом, но довольно бойко.

Когда мы собрались уходить, он вынес нам яблок, от казавшись взять за ниx плату.