Сорок восьмой год, принес нам новые огорчения. Я имею ввиду репатриантов. Нам велели явиться к нашему НКВДшному начальст ву, где ознакомили нас с решением о нашем поселении и велели дать расписку о невыезде. Кроме того, нас обязали, в начале каждого месяца приходить на отметку. И хотя мы и без того чув ствовали себя бесправными, новость эта поразила всех как гро мом. Если до этого, в наших душах жила хоть маленькая надеж да, теперь погасла и она. Угнетало и то, что не был известен срок, на который нас приговорили. Да, собственно говоря, не было и статьи. Во всяком случае, о ней нам ничего не сказали. Потрясенная этим событием, я написала огромное, на четырех страницах, пусть неумелое, но искреннее стихотворение. Начиналось оно почти трагически:
Алтай, 12-го числа.
Декабрь месяц, час неважно
Сейчас я подпись отдала
И рассказать об этом важно.
Указ мне, с бланка, прочитали,
Внизу велели расписаться,
Меня на век сюда прислали,
С мечтой заставили расстаться.
Дальше я рассказывала о наших мытарствах, о том, как вели нас под конвоем, как водворили в лагерь за колючую проволоку. И как по воскресным дням, жители этого города, приходили смот реть на нас, как на заморских зверей. Месяц спустя, я написа ла другое стихотворение, в котором были такие строки:
Последняя звезда померкла за окном,
А я ещё не сплю и не могу забыться сном.
Душа болит и сердце замирает,
Надежду отняли, ничто не согревает.
С продуктами в Барнауле было очень плохо. И мама подни малась рано и выходила вместе со мной, как на работу. Начи нался ее день с хлебного магазина, где приходилось выстаивать часами, в ожидании привоза. Белого хлеба практически не было. Разве что удавалось где-то «поймать» школьные булочки. В хлеб ных же магазинах, кроме черного кислого хлеба, продавали, так называемые калачи, огромные кольцеобразные изделия из серой муки. Тоже кислые и невкусные. Мама их, очень метко, назвала "спасательными кругами".На следующий день они становились еще более кислыми и несъедобными, отчего мама постоянно страдала изжогой. Когда становилось совсем невмоготу, пекла коржики, благо муку можно было купить на базаре. Мяса мы не могли себе позволить, а из масел, употребляли только постное, в основ ном, соевое.
Основным нашим питанием была картошка во всех видах: варе ная, печеная, картофельные оладьи, или как их здесь называли драники, клецки, котлеты. Если варили щи или борщ, то такой, чтобы стояла ложка. Иначе через час снова хотелось есть. На работу, я обычно брала поджаренный на постном масле хлеб и чекушку молока с куском "спасательного" круга. Если же маме везло, я имела на обед кусок собачьей колбасы. Работать и учиться не было сил, сказывалось длительное недоедание, если не сказать голод. Придя домой, я обычно падала на стул и долж на была немного посидеть, чтобы придти в себя.
Свою необразованность, я восполняла чтением. Глотала все без разбора, предпочитая рассказам, толстые романы. Но особен но я увлекалась иностранной литературой. Читала Гюго, Диккен са, Джека Лондона, Майн Рида, О.Генри, Марка Твена. Однако не пропускала и книжных новинок. Прочла, вышедшего тога "Кавале ра Золотой звезды", "Белую березу", "Над Тиссой", "Весну на Одере" и др. Много читала о концлагерях. И, как ни странно, любила читать пьесы. Помню, Зина дала мне толстый сборник пьесе Островского. В то время мы жили в общежитии и я, с боль шим удовольствием, читала вслух. Так же, как и юмористичес кие рассказы Зощенко. Мне удалось их достать как раз перед тем, как он был запрещен. Его обвинили в клевете на советскую действительность. Мама тоже много читала, выписывая в тет радь понравившиеся ей высказывания или умные мысли. Если я бы ла рядом, она читала мне интересные места. То же делала и я.
Не помню, когда именно, но нам, наконец, стали выдавать паспорта. Почему я говорю об этом во множественном числе? Да потому что паспорта были временные - на три месяца! Нам, каж дый квартал, приходилось выстаивать длинные очереди. Не знаю, что это было, очередная Форма недоверия, или еще одна, ничем не оправданная глупость?
Наша землячка Маргарита Юльевна, при оформлении на работу, предъявила, сохранившийся у нее диплом экономиста, но в отде ле кадров ей недвусмысленно заявили, что финансовые дела они не могут доверять немцам и направили ее, как и всех нас, в цех. Кажется, она была немного старше моей мамы, но главное медлительна и нерасторопна. К тому же никогда не занималась физическим трудом. Здесь же ей приходилось, весь день разво зить по цеху, в железных ящиках, гильзы. Причем не на тележ ке, а волоком. Она очень быстро выдохлась и, уволившись, уст роилась в семью врача домработницей.
Чтобы не к этой теме, скажу, что когда мы вернулись из ссылки, в Ленинградскую область, то получили от нее письмо из интерната, который находился где-то под Ленинградом. К сожа лению, я не помню, как ей удалось уехать из Барнаула и по пасть под Ленинград. Кажется ее хозяин - врач, хлопотал за нее. А вот, как она разыскала нас? К сожалению, нам так и не удалось повидаться с ней.
А моя знакомая Ася Шлеф, очень хотела стать учительницей, но, из-за национальности, ее не приняли, повторив почти те же слова:
-Мы не можем доверить наших детей немцам!
Правда, она окончила технический ВУЗ и потом работала инже нером, но обида осталась у нее на вою жизнь.С дядей Левой у меня завязалась очень интенсивная переписка. Я любила писать письма и делала это с удовольствием. У меня всегда было полно каких-то неразрешенных проблем и вопросов,на которые хотелось получить ответы. Если при чтении, мне попадалось незнакомое слово или понятие, я не могла успокоиться, пока не узнавала точного смысла. Невольно вспомнился Алексей Горький, который, в юности, таким же образом, доискивался до истины. Смысл, ка кого-то одного слова, он искал страшно долго, а когда узна вал, был так разочарован незначительностью его, что с тех пор стал относиться к непонятным словам более спокойно.
Я ужасно не любила, да и сейчас не люблю, недосказанности и намеков. Либо уж молчи, либо говори все! А я всегда пыта лась поставить все точки над "И". Эта черта характера оста лась у меня на всю жизнь. Мама даже удивлялась. Она говорила, что никогда, так как я, не докапывалась до истины.
С дядей мы говорили о многом. Часто он пытался от чего-то предостеречь меня, ненавязчиво чему-то учил. Однако я была ер шиста и не всегда сдержана. Если я с чем-то была не согласна, то сразу начинала кипятиться и доказывать свою правоту. А за жигалась я, как спичка! Так он говорил, что для борьбы с не справедливостью и умению защищать себя, надо иметь "крепкие зубы". С этим я была согласна, но дядя не учел одного - для того, чтобы у тебя выросли клыки, надо родиться волком! Как меня не била жизнь, я так и не научилась ни защищаться, ни добиваться чего-то, даже, если на это имела право. Впрочем, на новой работе я больше не чувствовала себя изгоем. Никто, никогда не напоминал мне о моем "темном прошлом". Да и окру жение здесь было иное. В основном работали эвакуированные, которые были почти в таком же положении, что и мы, только без надзора.
Естественно, что среди окружающих нас людей, мы обрели и друзей. Причем настоящих, которые готовы были придти на по мощь в нужную минуту. Одной из них была Эрна Ивановна Михай лова, из русских-немцев, родившихся в России. Она очень рас полагала к себе и мы быстро сдружились. Она была замужем за военным, но где он и вообще жив ли, она не знала. Запросы ни чего не дали.
Несмотря на нашу бедность, мы всегда отмечали все праздни ки, как советские, так и религиозные. Причем непременно с бу тылкой вина или наливки. С бутылкой всегда приходила тетя Ира. Мама пьянела от одной рюмки и вторую выпивала только в крайнем случае. А я, унаследовав отцовское свойство, могла вы пить целый стакан и не опьянеть. Вино только придавало мне ку ражу и я начинала дурачиться. Смешила всех до слез, но конт роля над собой никогда не теряла. К счастью, тяги к спиртно му у меня не появилось, а иначе все это "развлечение" могло плохо закончиться, как это случилось с тетей Ирой.
огда мы все разъехались из общей землянки, тетя Ира прихо дила к нам разгонять тоску. Она часто бывала в меланхолии,гру стила. Зайдя к нам в выходной, она радостно восклицала:
- Ну, тут всегда полно денег! Иначе чего бы так веселить ся?!
В честь тети Иры, я сочинила стихотворение, которое потом превратилось в песню, исполняемую под гитару. Я часто писала стихи на мотивы известных песен. Переводила немецкие песни на русский.
Была еще одна приятная интеллигентная семья Шлеф: бабушка -имя забыла, дочь Александра Эвальдовна и ее племянница Ася. Летом сорок первого Ася была на даче у бабушки. Здесь ее за стала война и оккупация. Затем, вместе с тетей и бабушкой, она попала в лагерь. А потом, как и мы, в ссылку.
Хотя мы были уже приговорены, в душе продолжала жить на дежда на возвращение в родные края. Тетя Ира умела гадать, и когда приходила к нам, непременно раскладывала карты. Мелкие неприятности, которые выпадали, исполнялись всегда. Но, кроме этого, постоянно, маячили большие деньги и дальняя дорога. Никаких даже намеков на переиздание произведений отца, еще не было. Да и дорога не светила. Но, в конце-концов, и то и дру гое, сбылось!
Как я уже упоминала, мой отец был большим выдумщиком, но редко делал что-то своими руками. Меня же Бог наградил не то лько фантазией, но и большим терпением и усидчивостью. Если я что-то мастерила, писала или рисовала, то могла сидеть часа ми, забывая об отдыхе и еде. Кто-то на заводе сделал мне лоб зик и я увлеклась выпиливанием. Для этого мама покупала боль шие фанерные ящики из под папирос. Дядя прислал рисунки для выпиливания. Я даже умудрилась кое-то заработать на этом. Статуэток, практически, в продаже не было, а если и появ лялись, то были не по карману. А, как-то украсить свое жилье, хотелось. Я выпиливала различные смешные фигурки, раскрашива ла их акварельными красками и делала подставку.
Кроме этого, дядя прислал мне свой старенький «Фотокор». Для уличных съемок с рук, он был тяжеловат и неудобен. Разве что со штативом. Но зато обладал хорошей оптикой с большой разрешающей способностью. Им, почти что, невозможно было сде лать плохой снимок.
Увлечение Фотографией. началось со взаимного фотографиро вания: я маму, мама - меня. Это уже потом, много лет спустя, я занялась пейзажной съемкой и натюрмортами.
Передо мной альбом со снимками пятьдесят девятого года. На снимке, как называла мама эту фотографию "три грации". Посре ди мама, слева тетя Ира, справа Маргарита Юльевна. На тете Ире, фуфайка, платок, варежки. Маргарита Юльевна в приличном зимнем пальто с большим воротником, в который она спрятала почти все лицо. А вот на бедной мамуле, огромное пальто папи ной тетушки. Мама тогда еле дотягивала до сорок восьмого раз мера, а у тетушки был, наверное, пятьдесят четвертый или даже пятьдесят шестой. Воротник из волчьей шкуры, был большой и не лепый. Два длинных хвоста свисали почти до талии. Но мы были рады и этому, ведь мама, продав свою шубу, осталась в осеннем пальто. На другой Фотографии мама, в этом же пальто, сидит на сугробе в будущем парке, который еще не был разбит. На ногах ботики «прощай молодость». На коленях, хозяйственная сумка. А вот, я со своей подругой Асей Кагановской, на фоне нашей зем лянки.
Я никогда не кичилась тем, что я дочь известного писателя, справедливо полагая, что в этом нет моей заслуги. Но, даже не смотря на пробелы в моем образовании, я оставалась на ступень ку выше своих сверстников, мало чем интересовавшихся и почти не читающих. Но было еще нечто, из-за чего я не могла быть "как они". То-ли от того, что у меня был иной склад ума, нас ледственная любознательность и потребность к анализу. Бывало так, что меня просто не понимали, хотя мысли свои я излагала ясно. Дело было в моем восприятии окружающего, не находившего взаимопонимания. Так продолжалось и продолжается до сих пор, от чего я всегда ощущала четкое разделение на "я" и "они".
Несмотря на то, что я никогда не ставила себя выше других и, как говорится, не высовывалась, "они" тоже ощущали некую разделяющую нас разность.
Помню, как-то, во время пересменки, возле вешалки, собра лось человек пять-шесть, в том числе и я. Кто-то из девчонок стал рассказывать анекдот и вдруг Митя, мой Залёта, кивнув в мою сторону, сказал:
-Не надо при ней рассказывать!
Меня это очень удивило. Особенно то, что Митя, простой дере венский парень, оказался настолько чутким. Видимо он, еще си льнее чем другие, ощущал "разность". Он даже называл меня на "вы", хотя обращался так только к мастеру. Меня же это обижа ло, так как, в какой-то степени, отдаляло. Я просила так не обращаться ко мне, но тщетно.
Иногда мы ходили с Митей в кино. В те годы шло много тро фейных фильмов. Возможно, от того, что в нашей жизни было ма ло впечатлений, или я находилась в поре мечтаний. А, может быть, просто от того, что фильмы были отличные, но они так поражали мое воображение и тревожили, жаждущую любви, душу, что я, по несколько дней ходила под впечатлением виденного фильма, чувствуя себя участницей происходящего на экране. Несмотря на любовь реальную, я влюблялась в киногероев. Помню, меня просто потряс фильм "Железная маска". Я даже смо трела его дважды. Французский кинофильм "Железная маска" в главной роли Жан Маре, снятый в шестьдесят втором году, не произвел на меня такого впечатления. Возможно, что причина в том, что я уже вышла из романтического возраста. А тогда были еще такие фильмы, как: «Остров страданий», «Робин Гут", "Сес тра его дворецкого","Собор Парижской Богоматери", "Тарзан". Билеты стоили копейки, а потому зал был всегда полон. А то было и вообще не попасть. Поэтому я бегала во время обеден ного перерыва в клуб за билетами. В какой-то мере это было, с моей стороны, навязчивостью и теперь мне стыдно за себя. Прав да, я никогда не водила Митю в кино на свои деньги. Это было бы совсем унизительно. Бывал Митя и у нас дома. А потом, слу чилось то, что, наверное, должно было случиться - он влюбился в мою подругу Зину. Предлагал ей дружбу, но она отвергла его и он приходил ко мне плакаться. Просил уговорить ее. Она же смотрела на него сверху вниз, хотя и сама была маленького рос та. Мне она говорила, что своего избранника видит высоким, ши рокоплечим и надежным. Такого она и нашла, но, как оказалось, счастье было не в этом, а из нее получилась сварливая, вечно всем недовольная жена. К тому же, у нее родилась очень сла бенькая девочка, которая плохо росла и медленно развивалась.
Что касается моих отношений с Митей, то однажды, пусть не сознательно и не намеренно, но он оскорбил меня. После этого мы перестали встречаться вне работы. А дело было так: мы пош ли в очередной раз в кино. Свет еще не погас и мы о чем-то разговаривали. Вдруг на ряд, перед нами, сели парень и девуш ка. Оглянувшись назад и увидев Митю, парень предложил ему пе ресесть к ним, на свободное место. И Митя пересел... Оказавшись в роли брошенной, я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Мне казалось, что все зрители видят мой позор и смеются. Хотела даже встать и уйти, но, почему-то не сдела ла этого. Но, как только закончился фильм, я быстро встала и почти бросилась к выходным дверям. А он даже не оглянулся.
Из чувства собственного достоинства (не поздно ли?) я даже слова не сказала Мите о его бестактности, а просто пере стала встречаться с ним. Так как в ту пору он был влюблен в Зину, прекращение нашего общения прошло для него незаметно.
А скоро его перевели на другие станки. Мы стали работать в разные смены и виделись лишь на стыке смен. Для меня это было облегчением, так как в его присутствии я робела и даже теряла дар речи. Но я eщe долго томилась от неразделенного чувства и не могла его забыть. Говорят, что любовь, даже не взаимная, уже счастье. Для меня же она обернулась чем-то по добно болезни.
Наша жизнь, с ее недостатками и неустроенностью, была и так трудна, да eщe осложнялась постоянными страхами перед уголовниками. Правда, снять с меня было нечего, зато жизни можно было лишиться запросто. В ту пору, в Барнауле, была очень распространена карточная игра "бура". Играли на что угодно. Сперва на деньги, потом на вещи, а, если все было проиграно, ставили на первого встречного, которого проиграв ший, должен был убить. Делалось это в любое время и в любом месте. Например, выходят люди из кинотеатра и вдруг, кто-то из зрителей падает от неожиданного удара ножом в спину. А убийца, не привлекая к себе внимания, исчезает. Помню был такой случай, когда девушки из общежития, в котором жила Зина, узнали от одного знакомого парня, что их проиграли и должны изнасиловать. Перепуганные девушки, сообщили об этом в милицию и приставленный к ним милиционер охранял их в течение недели.
Развлекались подобным образом не только уголовники, но и ребята, работавшие на заводе. Впрочем, кто они были на самом деле, судить трудно. Отсидев срок, и устроившись на работу, многие продолжали заниматься воровством и грабежами. Ходили так же слухи, что по ночам из ИТК заключенных выпускали на промысел. Утром они возвращались обратно, и делили с охран никами награбленное.
В "буру" играли и наши цеховые ребята. Помню пришел как-то на работу наш наладчик Семен, а на руке часы. Спрашиваем - откуда? Отвечает : -В буру выиграл! А потом, через пару дней, проиграл их...
Однажды ночью был ограблен наш ближайший продуктовый ма газин. Украли несколько ящиков водки. Как выяснилось при рас следовании, непосредственными участниками ограбления оказа лись сотрудники отделения милиции во главе со своим началь ником, у которого была громкая фамилией - Орел.
Неожиданно для себя, моя мама однажды тоже оказалась заме шенной в уголовном деле. Случилось это из-за ее излишней до верчивости. Одна из наших лагерных знакомых, некто Далингер, попросила маму продать несколько тарелок, принадлежащих, якобы ее родственникам. Сама она не могла этого сделать по причине занятости. А почему сами родственники не могли про дать своих тарелок, мама не поинтересовалась. Поверив женщи не, мама охотно взялась помочь ей. После того, как она прода ла, среди знакомых, первую партию тарелок, Далингер принесла еще. И так повторялось несколько раз, после чего, в благодар- ность, она подарила маме большую ложку, какой накладывают гар нир в столовой. Только в последствии мы узнали, что Далингер работала в столовой, где и воровала посуду. На мамино счас тье, ее торговлей никто не заинтетересовался, благодаря чему она избежала вполне заслуженного наказания.
Время от времени в Барнауле появлялся цыганский табор. Раскинув шатры на окраине города, они целыми днями бродили по улицам, приставая к прохожим со словами: -Дай ручку -правду расскажу!
Жили они по своим старым законам: крали невест, убивали за измену, гадали и воровали. Наведывались они и в наш поселок. Заходили в землянки, вламывались в комнаты, что-то клянчили. Я в их гадание не верила и всегда старалась выпроводить их. Но однажды, я все же попалась. Как-то зашла к нам в комнату, без стука, цыганка и прямо с порога, глядя мне в глаза, стала "предсказывать". Потом попросила позолотить ручку и я, в бук вальном смысле завороженная, выложила ей последний трояк. Мама была тут же. Она с удивлением смотрела на меня, но, поче му-то ничего не сказала. Что она мне тогда наплела, я уж и не помню. В памяти осталось только ее предостережение, чтобы я, в течение двух недель, не выходила по вечерам на улицу, так как меня подстерегает опасность. Карты, конечно, не могли по казать сроки, но я так поверила в ее предсказание, что все эти две недели, ходила сама не своя. Как на зло, меня послали во вторую смену и я возвращалась домой только в третьем часу ночи. Бежала с замиравшим от страха сердцем. Не помогали и мамины уговоры, что все это глупости, выдумки и обман. Мой страх прошел только после истечения указанного срока.
От кого-то я узнала, что цыгане боятся веника и в послед ствии, мстя за свою слабость, размахивала им как оружием, кри ча вслед удалявшимся цыганкам, что их ожидает казенный дом. Не знаю, что их больше возмущало, мой веник или предсказания, но в ответ мне неслись страшные проклятия.
А потом мы познакомились с таборным цыганом, которого при вела к нам на праздник, цыганка Маруся, жившая в нашем посел ке. У нее было двое детей: старшая девочка беленькая, с льня ными волосами -от русского и младшая смуглая и кудрявая- от цыгана.
Когда Маруся вошла к нам с цыганом, мы с мамой чуть не ахнули, таким страшным он нам показался. Но, уже через час, мы перестали замечать этого. А к концу вечера, были очарованы его обаянием. В месте с ним, мы перепели все наши любимые пес ни, а завершили свой "концерт" романсом "Мой костер в тумане светит". И был это, поистине, коронный номер.
Несмотря на свою общительность, мне всегда не везло с за душевными подругами. Возможно, что это происходило от того, что я, интуитивно, искала человека со схожими интересами - такую же мечтательницу и фантазерку.
В цехе я познакомилась с Асей Кагановской, чудесной, весе лой девушкой с Украины. Работала она контролером ОТК на том же участке, что и я. Все свободное время, мы проводили вмес те. Часто ходили в кино, а иногда и на спектакли. Была она очень покладистая и, какое бы мероприятие я не предложила, она всегда соглашалась. Меня такое положение устраивало, так как я, выросшая единственным ребенком, не умела подчиняться или уступать. Делала только то, что мне нравилось. Эта черта досталась мне, в какой-то мере, от отца. Он встречался с те ми, кто был ему интересен. Я не имею в виду литературные и редакторские дела.
Потом я познакомилась с Зиной, о которой я уже упоминала. Одно время мы вместе ходили в кружок ИЗО. Нам нравились одни и те же книги. Но, должно быть от того, что мы обе были само любивы и упрямы, дружба наша прерывалась и мы подолгу не разговаривали.
Характер у Зины был по чище моего. Зачастую, я не знала, почему она вдруг переставала меня замечать. Не чувствуя за собой вины, я никогда не искала примирения первой и не пы талась выяснить причину ее недовольства. Наша молчанка продол жалась иногда неделями. И, с каждым разом, налаживать отноше ния, становилось все труднее, так как после охлаждения, оста валось отчуждение и холодок. Самое обидное было в том, что ни каких серьезных размолвок, у нас не было. Зина, например, рев новала меня к товарищам по работе. И если я, по дороге на уча сток заточки, останавливалась возле кого-то другого, чтобы переброситься пару словами, она начинала дуться. Кончилось все тем, что мы вообще охладели друг к другу. Дружба с Зиной была трудной, но она приносила и взаимопонимание, которого у меня не было ни с кем другим. Ей без меня, было еще хуже, так как кроме меня, она ни с кем не могла дружить. У Зины была де сятилетка, к тому же, она была начитана и разговаривать с ней было интересно. И понимали мы друг-друга хорошо. Помню, она говорила мне, что хочет казаться, или, вернее, быть строгой и неприступной. К сожалению, мечты остались мечтами. А в жизни у нее произошла очень некрасивая история, за которую мне было стыдно.
Читала я много, взахлеб, и даже ночью не расставалась с лю бимыми героями, которые мне постоянно снились. Когда я читала "Трех Мушкетеров", то записала в дневнике, что хотела бы по ходить на них. И быть, такой же мужественной и честной. С тем же восторгом читала "Воскресенье" Толстого. Читала с замира нием сердца, с трепетным ожиданием собственной большой любви. Вот запись, сделанная во время чтения этого романа:
"Читаю "Воскресенье" и останавливаюсь, чтобы осмыслить и пережить прочитанное. Сердце замирает от сладкой истомы. До боли хочется прижаться к чьим-то губам и, в то же время, это кажется запретным. Нет, любовь должна быть чистой! Только взгляд и больше ничего!"
Видимо, идеалисткой в области любви, я стала благодаря чте нию классиков в юности, во время своего духовного формирова ния. Жила в одно время, а формировалась как бы в другое, в прошлом.
Я, совершенно, не терпела фамильярности по отношению к се бе. А, между тем, всегда была в кого-то влюблена. Хотя порой сама не знала, кем увлечена больше - реальным человеком, или вымышленным героем. Как к все мои сверстницы, собирала фото графии киноартистов и мечтала встретить человека, похожего на любимого героя.
Не миновала меня и настоящая любовь. Я имею в виду Митю, который уж никак не был похож на положительного героя. Маль чик этот, иначе его и не назовешь, ничем не выделялся, да и привлекательным не был. Тем-более, что роста он был малого, да к тому же, ходил вперевалочку, по утиному. Не смущало меня даже то, что он порядком выпивал. Особенно с горя, когда Зина ему отказала в дружбе. Не зря говорит поговорка: "любовь в глазах смотрящего". Так обычно и бывает. Мечтаешь о герое, а влюбляешься в посредственность.
Перед уходом в армию, Митя женился на одной нашей станоч нице - женщине довольно распутной, к тому же, лет на шесть старше его. Я думаю, что выбор этот был сделан по причине Ми тиного малого роста. И Шура была лишь чуть-чуть выше его. Думаю, что семейной жизни у них не получилось. Через год, ког да Митя приехал в отпуск, она призналась в измене и была поби та... Нет, злорадства я не испытывала. Наоборот, мне было грустно слушать подобное о своем возлюбленном.
Склонность к рассказам, у меня была с детства, да так и осталась на всю жизнь. Обед в цехе продолжался целый час. Мас тер уходил в столовую и мы, человек 5-6-ть, собирались за его рабочим столом. Наскоро поев, я принималась рассказывать то, что успела прочесть. А когда этот роман заканчивался, а дру гая книга eщe не была прочитана, рассказывала то, что сочини ла сама. Слушали меня охотно. Везде, где мы жили до этого, бы ли леса и в Барнауле я очень скучала по природе. В поселке, кроме чахлых деревцев, ничего не росло. Парк возле клуба, мы только недавно разбили, и он был так низкоростен, что тени еще не давал.
Летом, когда наступала жара с пыльными бурями, единствен ным желанным местом отдыха жителей поселка, был берег Оби. Правда, она находилась от нас довольно далеко и, чтобы добра ться до нее, приходилось тащиться по жаре через пыльные поля. Зато там ждали и тень и прохлада. Можно было выкупаться и по лежать на траве. На самом берегу росли огромные развесистые облепихи. О их существовании я ничего не знала, и увидев их впервые, приняла за плакучую иву, так как у них были такие же узкие листики. Вот только ягоды смутили меня. Я даже подума ла, что это какая-то болезнь, по примеру березы. Только по том я узнала, что это за дерево, и что из этих ягод получает ся очень вкусный кисель и душистая настойка.
Часы, проведенные на берегу реки, проносились быстро. К сожалению, обратный путь несколько омрачал радость.Домой возвращались утомленные жарой и такие пыльные, что приходи лось мыться с головы до ног.
Позже, когда мы уже уезжали из Барнаула, вокруг клуба шу мели деревья, посаженные на субботнике. Это было очень прият но. Приходя в парк, я находила своих питомцев и радовалась тому, что они так выросли. Даже как-то не верится, что сейчас они уже постарели. Ведь в памяти остается все таким, каким ви дел его в последний раз.
В пятидесятом году, когда мы совсем замерзали в своей дыря вой комнате, нас временно, пустила к себе одна соседка. У нее было тепло, но ужасно беспокойно и грязно. Из-за троих детей невозможно было чем-то заняться и я вновь изнывала от безде лья. Вот одна из записей, сделанная б ту пору:
"Скорее бы дали нам комнату. Хочется заняться географией, историей и литературой. Я все забыла и мне даже стыдно быва ет своей необразованности. Вместо того, чтобы умнеть, я все глупею и глупею. Неужели я только и способна, что работать на станке? Работа эта, конечно, нужная и все же обидно. Я думаю, что способна на большее. Хочется писать, но для этого надо образование"