В начале июля, на Малиновом озере, с нами произошло событие, оставшееся в памяти на всю жизнь. Когда мы приш ли на озеро, я предложила маме обойти его и посмотреть  противоположный берег, но мама решила перейти его вброд, благо озеро было не глубокое. Прибрежная полоса напомина ла скорее асфальтированное шоссе, чем пляж, такой черной и гладкой она была с виду. Сделав всего несколько шагов, мама вдруг стала погружаться в почву,оказавшуюся вязкой, но не остановилась. Увидев это, я испугалась и крикнула ей, чтобы она возвращалась. Пока мама поворачивалась в обратную сторону, ее ноги ушли уже по колено.

Однажды мы видели остросюжетный фильм, в котором конт рабандиста засасывало болото. Все это выглядело так прав доподобно, что потрясло меня. И вот, на моих глазах, ма ма погружалась в трясину. Потом она рассказывала, что у меня, от страха, глаза чуть не вылезли из орбит. Мой страх был оправдан. Зови, не зови, на помощь никого не дозовешься! Найдя длинную палку, я протянула ее маме. Она попыталась выбраться, но ил держал ее, а в больных руках не было силы. И тогда, рискуя тоже быть затянутой, я сделала несколько шагов в мамину сторону и  протянула ей руку. Тотчас мои ноги погрузились по щиколотку. Грязь была густая и тягучая, как смола. И, кроме того, явствен но ощущалось, как тебя тянет вниз. От этого ощущения, хо лодело сердце. С большим трудом мне все же удалось выта щить маму из трясины. Счастье еще, что она не успела да леко уйти. К этому времени она погрузилась почти до па ха. Выйдя на твердую землю, мы долго не могли успокоить ся. Меня колотило, как в лихорадке. Мама, внешне, выгля дела спокойно, но и она очень испугалась. На озере мы пробыли часа два, но потрясение не проходило. Вечером мама призналась мне, что заглянула смерти в глаза. Бабушке, чтобы ее не волновать, мы ничего не рассказали. Кому-то мы все же открыли свою тайну и нам рассказали, что как-то к озеру забрели коровы. А, может быть, просто пастух гнал их мимо. Одна корова решила напиться и отпра вилась к воде, но не дойдя до нее, увязла в трясине и погибла…

После этого страшного случая, приходя купаться на Малиновое озеро и вспоминая о происшедшем, я со страхом и осторожностью, ступала на обманчивый берег. Неподалеку от этого озера, было еще одно - соляное. Несколько раз мы видели, как добывали соль. Собственно говоря, это и добычей-то нельзя было назвать. Рабочий заезжал на теле ге прямо в озеро, спрыгивал в воду, и черпая прямо со дна ведром соль, вываливал ее на телегу. Вода стекала, а соль оставалась. Я не помню, получали ли мы соль по кар точкам, скорее всего нет, знаю только, что покупали ее на рынке. Когда мы узнали о существовании соляного озе ра, то решили сходить за солью. Перед употреблением соли в пищу, ее необходимо было переработать, так как в крис талликах соли был песок. Процесс был прост. Соль залива лась водой и ставилась на огонь. При нагревании кристал лы растворялись и песок выпадал. Тогда рапа осторожно пе реливалась в другую посуду и выпаривалась.

Соль получалась очень чистой и мелкой. Соль не золото и было ее так много, что хватило бы всем и еще осталось. Однако, брать ее на озере не разрешалось. Это считалось воровством! И у тех, кто пренебрегал запретом, отбирали ведра или мешки. Так что, сходив всего два раза, я боль ше за солью не ходила.

Девятого июля, я получила от дяди персональную теле грамму: "Выслал 400, выезжай" Как я уже упоминала, я мог ла вообще не ехать на содокомбинат, но приехав сюда ста ла такой же подневольной, как и все остальные. Также бы ла взята на учет в спецотделе и уже, без особого разре шения, не могла никуда ехать. А о вызове, кроме телеграм мы, я в дневнике ничего не пишу.

"20-е, суббота. Наконец мама получила деньги за свою работу -500 рублей! Это через полтора месяца после того, как она ее сдала! А от дяди Левы, денег все еще нет. Пришло только письмо, в котором он ругает меня за то,что я отказываюсь к нему ехать. Я ответила, что хотя мне и хочется отсюда выбраться, сделать это мне трудно, вернее невозможно. Хотя я и не Великий Комбинатор, но без меня маме и бабушке будет еще труднее. А, кроме того, без раз решения органов НКВД, сделать этого, я не могла."

Читаем с мамой Шеллера-Михайлова. Мне очень нравится. Даже на душе как-то хорошо стало. И опять захотелось пи сать самой. Писать хорошо, много и интересно. И погово рить с кем-нибудь no душам, хочется. Но никого нет. Опять я одна. По вечерам, в нашем дворе собираются четы ре компании. В одном углу девушки. Они всегда поют не мецкие песни.

В другом, ребята лет 17-18, в третьем 14-15-ти летние ребята играют в карты, в четвертом 10-12-летние девочки. А те, кто не примкнул ни к одной компании, хулиганят и всем мешают. Я, конечно, не хулиганю, но тоже ни к кому не присоединилась. Немецкие песни я петь не хочу, а дру гие компании мне просто не подходят. Ольга Пааль, хоть и старше меня, говорить с ней совершенно не о чем. Ее голо ва занята только кавалерами, да собой - все в зеркало лю буется. Даже противно. А Лёльку, сопливую, я просто нена вижу. Как была она заполошной, так и осталась.

Мама все же очень не энергичная.Надо было ей сходить к коменданту из НКВД и поговорить о нашем отъезде. Хоть спросить насчет реальности вызова. Как говорится - попыт ка, не пытка, а спрос не беда. Так ведь жить невозможно.

Постоянно ощущаешь голод. Один раз в день, в обед, только и наедаешься, да и то не всегда.

Лето, казавшееся нам no-началу, праздником, оказалось не менее мучительным чем зима. Очень часто свирепствова ли сильные, почти ураганные, ветры. Иногда просто не хватало сил для противоборства с ним. Но самым страшным были пыль и песок, поднимаемые ветром. Они больно секли лицо, руки. Попадали в глаза, нос. Проникали под одежду. После походов, в такую погоду, домой возвращались похо жими на рудокопов. Приходилось трясти всю одежду, а са мой мыться с ног до головы! Солнце уже не грело, а нещад но пекло. Нигде не было спасения от жары, даже в лесу.      А в помещении, добавляя жару, почти целый день, топи лась плита. И летали кусачие мухи. Под простыней было жарко, а без нее, заедали мухи. Никакого средства, кроме мухоморов, у нас не было. Но и они мало помогали. Одни подыхали, другие прилетали. Как на грех не было дождей и солнце начало выжигать траву. Горели леса и с завода по сылали рабочих, тушить пожары. Состояние было муторное и тоскливое.

Как только становилось прохладнее, возвращалась, отно сительная по тем временам, бодрость. Появлялись какие-то идеи. Ужасно хотелось написать роман. Ни повесть, ни рас сказ, а именно, роман!

Вот уж, право, самонадеянная юность! Пишу:

"Хотелось написать, хоть один роман, но нет бумаги. Только эта тетрадь. Если сейчас не вести дневник, то по том ничего не вспомнишь. Но и роман, тоже забуду. Что же делать? Может быть, писать с обеих сторон? С одной сторо ны дневник, а с другой роман, пока они не встретятся? Но тогда у меня не будет ни целого романа, ни дневниковых записей?»

"31-го июля, среда. От такой жизни даже у бабушки ис портился характер. Она всегда была сдержана, даже плохо го настроения никогда не показывала. А теперь, то вор чит, то ругается. Сегодня меня ругала, ругала, а потом вдруг как закричит: -пошла вон!                              А мама, между нами, как огнетушитель, всех пытается успокоить, а главное, меня уговаривает, чтобы я молчала. А у меня все внутри кипит. Самое противное, что при лю дях она меня хвалит. Говорит, что я молодец, хозяйствен ная девочка. А когда никого нет, кричит на меня и обзы вает лентяйкой. Лучше бы уж и не хвалила. Должно жe быть что-то одно, либо я молодец, либо лентяйка. Приходится молчать, иначе она не успокоится. Жаль маму, ей тоже тя жело с бабушкой."

Среди наших лагерных, было много моих сверстников, но как-то так получалось, что я никак не могла найти настоя щую подругу. Девочки моего возраста уже интересовались мальчиками и разговоры у них были только на эту тему. Не скрою, что я сама мечтала о любви, но те отношения, кото рые были между девушками и ребятами, мне не нравились. Начитавшись классической литературы, я мечтала о возвы шенной любви. И поэтому, никогда не разрешала ребятам ни каких вольностей. Стоило кому-то положить руку мне на плечо, как он получал оплеуху.

Рассказывать кому-то о своих мечтах, я стеснялась. Взрослым же я, почему-то казалась совсем девочкой, кото рая может интересоваться только играми.

В августе, вдруг, пошли сильные дожди, а потому, сра зу стало прохладнее. Но, по прежнему дули сильные ветры. Стало как-то неуютно и тоскливо. Ранки от укусов мошки, делались все более глубокими, ноги болели. Посидишь не много, а потом сразу не встать. Говорили, что в аптеке есть мазь, от которой раны быстро заживают. Стоила она шесть рублей, но мы почему-то, ею не пользовались. То- ли из-за халатности, то-ли по бедности.

   «26-е августа, понедельник. Сегодня кончила читать "Оскорбленные и униженные» Достоевского. Роман мне понра вился, но пишет он как-то странно. Некоторые фразы, что бы понять, приходится перечитывать по несколько раз. А еще прочла его высказывание о своем творчестве. Он пи шет, что когда сочиняет, переживает и даже плачет вместе со своими героями. Хотя я не писатель, но мне это очень знакомо. Мои герои тоже кажутся мне живыми, реальными людьми.

Видя, что  мы так увлекаемся с мамой чтение, Пааль заметила, что читать вредно, потому что в книгах, пишут только про разврат, да про всякие пороки. А ее свекровь добавила, что книги только портят людей. Даже в голове не укладывается, что в наше время могут так рассуждать. Вот уж где серость беспросветная! А мнения о себе высо кого. Держаться так, словно они здесь хозяева, а мы толь ко квартиранты.

  В нашу комнату поселили какую-то старуху. Она зна комая Пааль, так они все беспокоились, что ей будет мало места и сказали, чтобы мы убрали свои узлы. Мама и бабуш ка противоречить не стали и вообще промолчали, а я толь ко кипела изнутри. Было очень обидно, что приходится под чиняться. Но я им ни за что не покажу, своей обиды и то го, что бессильна против них.

О, как я разочаровалась в людях! Beрила словам. А те перь вижу, что говорят они одно, а думают совсем другое! Интеллигенцию ненавидят, готовы задавить. Раньше я не лю била оставаться одна. А теперь будто что-то переверну лось. Ни любви у меня к людям не осталось, ни интереса. Будто прозрела. Вижу вокруг злость, зависть,недоверие... Раньше я все с компанией ходила и в лес, и в магазин и на рынок. А теперь хожу одна, так лучше!»

"На содовый приехал какой-то военный, набирать людей на барнаульский завод. Скоро мы узнали, что нашу семью включили в список отъезжающих. Говорили, что едем 2-го сентября. Вербовали тех, кто не работает. В основном,это старики и подростки. Едет наша Пушкинская знакомая Марга рита Юльевна Мей. Ангелика Фикс, Катя-дурочка и еще мно гие. Меня это известие обрадовало до невозможности. Я го това была петь и плясать, но бабушка, видя мой восторг, заметила что нехорошо, так бурно выражать свои чувства, так как другим, остающимся, обидно. Ну вот,теперь уже и радоваться неприлично!"

 

             Часть 13 ПОСЛЕДНИЙ ЭТАП.

              ЗАГАДОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

      

Наконец тронулись с места, но ни 2-го и ни 3-го, а четвертого сентября. И опять началась маята...Казалось, что распоряжения дает кто-то очень бестолковый. Ничего не было организовано. Делалось, как-то все походя. До станции ехали на грузовике. Там нас высадили. Тех, кого привезли на станцию раньше нас, уже куда-то отправили. А мы остались ждать остальных. На станции просидели сутки, после чего, погрузились в вагон, но, доехав до Малиново го озера, вновь выгрузились. И опять, как год назад, си дели на своих узлах под открытым небом двое суток. Обеща ли дать хлеба - не дали. С Малинового озера уехали толь ко 7-го вечером. Кроме наших лагерных, в эшалон попали какие-то незнакомые и не очень приятные люди.

Рано утром, прибыли в Кулунду. Наш эшелон ушел, а мы опять остались под открытым небом, среди железнодорож ных путей, на почерневшей от угля земле. Наши запасы, ес ли то, что у нас было, можно назвать запасами,кончились, и есть было абсолютно нечего. Воспользовавшись непредви денной остановкой, я пошла искать базар. Я  ожидала уви деть город, но Кулунда была чем-то вроде большой деревни или поселка, с грязными yлицами. Рынок был бедным, да и продать мне ничего не удалось. На оставшиеся деньги, ку пила маленькую буханку хлеба, немного творога, и два по чатка кукурузы.

Днём, неожиданно, на станцию пришли наши лагерные ребята, которые обрадовались друг-другу, как родным. С работой тут было ещё хуже. Многие, как и наша семья, жи ли базаром. Но продавать было уже нечего. Внешне все из менились, похудели, повзрослели. А в глазах появилась не детская грусть. Хотя в городе была вечерняя школа, никто из наших не ходил, не было сил. Расставались с грусть, чувствуя, что больше никогда не увидимся.

Где-то я читала, что жизнь измеряется не прожитыми го дами, а событиями. Это верно. То, что всем нам пришлось пережить, сделало нас намного старше.

В Кулунде мы пробыли целый день, до самой темноты, когда вдруг явился начальник нашего эшелона и велел сроч но грузиться. Чтобы добраться до состава, надо было пе рейти несколько путей. Фонарей поблизости не было и мы, в полной темноте, спотыкаясь и падая, таскали вещи и, как попало, кидали их в вагон. Такой погрузки у нас eщё никогда не было. Можно подумать, что мы спасаемся от ко го-то бегством.

В вагон я влезла одна из последних, так как помогала грузить чьи-то вещи. А сесть мне оказалось негде. Поду мав, я забралась на самый верх груды из мешков и чемода нов. Устроилась полулежа, так как наш вагон был без кры ши. Утром, спустившись, примостилась на чьем-то сундуке.

Десятого сентября, приехали на станцию Татарская. Опять перегружались в другой состав. Продуктов так и не получили, да еще и заплатили  за дорогу по 5 рублей с че ловека. Денег у нас не было, пришлось одолжить.Удивитель но, что находясь в таком же положении, люди ещё давали нам что-то в долг!

На восьмой день езды,15-го сентября, прибыли на стан цию Алтайская, которая находилась в 12 километрах от Бар наула. Здесь нас опять выгрузили и оставили около путей. Вместе с эшелоном, ничего не сказав нам, исчез и наш на чальник поезда, он же вербовщик. Ни денег, ни продуктов, у нас не было...

Наша Пушкинская знакомая Маргарита Юльевна, изъявила вдруг желание, присоединиться к нашей семье. С начало это меня обрадовало, но потом я поняла, что для нас это будет  в тягость. Маргарита Юльевна хорошо умела только распоряжаться, сама же не двигалась с места.

Путешествие это оказалось для нас не только трудным, но и убыточным - во время перегрузки, у нас украли ме шок, в котором были валенки и мои ботинки. Хотя нас было всего около ста человек, сидеть на вокзале, в зале ожида ния, нам не разрешили. Не давали даже кипятку, так как он был рассчитан на транзитных пассажиров, а мы сидели между путями. Было до слез обидно. Оторвавшись однажды от дома, мы стали для всех посторонними и чужими. То что в Германии к нам относились, как к чужакам, можно было понять, но почему здесь, на родине, встречали нас так не дружелюбно?

Холодная, сентябрьская ночь, застала нас сидящими на своих узлах, под открытым небом. Чтобы хоть как-то сохра нить тепло, сидели скрючившись и прижавшись друг к дру гу. К утру ноги так закоченели, что перестали гнуться. А когда низкое осеннее солнце отогрело нас, у меня заныли отмороженные на пилке дров, пальцы ног.

Не дожидаясь, пока о нас кто-нибудь вспомнит, 16-го сентября две самые решительные женщины - Мария Булычева и Катя Шнейдер, решили ехать в Барнаул, в НКВД, жаловать ся на пропавшего начальника и просить вывезти нас со ста нции. Пока они отсутствовали, приходил какой-то мужчина из совхоза и, ничего не объясняя, переписал всех нас.

К вечеру вернулись наши ходоки и рассказали, что за нами никого не посылали и в Барнауле о нас никто не зна ет! И фамилия нашего вербовщика и начальника эшелона, ни кому не знакома?! Сотрудники НКВД, к которым обратились наши женщины, созвонились с директором одного военного завода, прося принять нас на работу. Вопрос решился удов летворительно.

После возвращения наших разведчиц, вновь приходил муж чина из совхоза и разговаривал с Марией Булычевой. Когда она сказала ему, что нас берут на завод, он ответил ей:    -До войны вы работали,где хотели, а теперь будете рабо тать там, где нам надо!

Прошло еще двое суток, а мы по-прежнему сидели на уз лах. Даже совхозные о нас забыли.

Нас словно преследовал злой рок. 18-го вечером, когда уже совсем стемнело, вдруг последовало распоряжение - пе ренести вещи на другое место. И опять мы, как полуночни ки, копошились и суетились в полной темноте. Привыкшие к дороге дети, уже не плакали, а только жалобно всхлипыва ли. Поезд должен был прибыть в 22 часа, но, вместо это го, пришел только в 3 часа ночи! Однако он был так пере полнен, что ни только вещи положить, но и влезть было не возможно. И мы вновь, остались на станции. В суматохе, у одной из наших лагерных украли чемодан.

На другой день, пассажирским поездом, уехали стар и млад, а остальные, в том числе и я, остались при вещах, которые так и лежали на путях. Нас обещали отправить в 6 часов вечера. Но шло время, а состава все не было. Мама, в спешке, забыла дать мне хлеба и под ложечкой у меня противно сосало. Спасибо добрые люди дали в долг кусок хлеба. Запить его было нечем. Да и пить не из чего.

Наконец подали состав и мы, дружно, принялись грузить вещи. Погрузив, забрались в вагоны, но нас только перека тывали с одного пути на другой. Не выдержав, пошли на станцию выяснять, но никто ничего не знал. Говорили, что поедем, может быть, в 20 часов.

А, может быть, и позже...Тронулись только в 9 часов утра на другой день. Вагоны опять были открытые, а я си дела над бортом, открытая всем ветрам. Особенно стало хо лодно, когда поезд пошел. Хотя на мне было зимнее паль то, продувало насквозь. До Барнаула было всего 12 кило метров, но мы несколько раз останавливались и подолгу стояли. Хорошо еще, что не было дождя.

В Барнаул прибыли только в 12 часов дня. К этому вре мени я уже совсем заледенела. Руки  и ноги были как чу жие. И даже челюсть не двигалась. Из вагона выгружали ве щи втроем, а носить мне пришлось одной. Маргарита Юльев на, очень вовремя присоединилась к нашей семье! Теперь она была, наверное, спокойна. Зато мне, кроме наших, при шлось таскать и ее вещи.

С первой же машиной, приехала мамa и забрала почти весь наш скарб. А мне, с остальными вещами, удалось сесть только на последнюю машину. В землянку, куда нас поселили, я попала только вечером. Помещение было ужас ное: опять какой-то клуб из одной огромной комнаты. А, главное, грязно. Как видно, здесь шел ремонт. Естествен но, ни нар, ни топчанов не было. И постелью мог служить только заляпанный мелом пол. Но я так устала, что была рада, хотя бы тому, что наконец нахожусь под крышей. Могу лечь и вытянуться во весь рост. Всего в помещении, нас было 96 человек, 56 из них дети.

Маме, в этот день, тоже досталось. Несколько часов она простояла в очереди за хлебом, а главное, волнова лась за меня и даже всплакнула.

Хотя нас тут и не ждали, на работу стали устраивать сразу, не дав и дня отдохнуть после дороги. На другой день, мы отправились всей гурьбой в отдел кадров. Дорога до завода показалась нам бесконечно длинной. Городского транспорта в Барнауле тогда еще не было и надежда была только на свои ноги. В отделе кадров мы просидели почти весь день. На каждого человека заполнялась анкета из не скольких листов. Где и кем мы будем работать, нам не го ворили и желания нашего не спрашивали. Узнали только, что нас с мамой направляют  во 2-й цех. Сфотографировав на пропуск, велели приходить через два дня.

  Мои мечты, что в другом месте будет лучше, пока не оп равдывались. Единственно, что давало надежду - это рабо та. По крайней мере, думали мы, не надо будет продавать вещи и у нас, хоть что-то останется.

Помещение, в котором нас поместили, было почти ничем не лучше первой нашей землянки на Содокомбинате. Тоже клуб и тоже землянка!

После долгой и тяжелой войны, было трудно всей стра не. Но убивали морально не бытовые трудности, а отсутст вие порядка и равнодушие. В первый же день, нас повезли в баню. Хорошее мероприятие, но во что оно вылилось?! Машин было мало и каждый норовил скорее влезть. Толка лись, ругались, чуть не дрались. Причем это были не авто бусы, а простые грузовики, в которых возили уголь!!! Получилось так, что бабушка попала в одну машину, а мы с мамой- в другую. И мылись в разное время. А мыло и все прочее, было у мамы. Пока мы с ней домывались, последняя машина ушла и нам пришлось идти пешком. Накануне прошел сильный дождь, дорогу развезло. На ногах у мамы, были брезентовые тапочки, а у меня  резиновые ботики. К тому же дул холодный сильный ветер. Бабушке удалось сесть в машину, но зато она вернулась испачканная угольной пылью...

Землянка встретила нас руганью и шумом, ссорились на ши новые соседи. От  холода, усталости и пустого желуд ка, на душе было так муторно, что не хотелось жить. Вспо мнила последнее дядино письмо, в котором он писал, что с трудностями надо бороться. Но для этого нужна была душев ная и физическая сила, энергия, а их у меня не было. Да и как бороться?!

Шли дни, а мы все не работали. Несколько раз ходили  в отдел кадров, но нас снова отсылали домой. На наше сча стье, нам хоть выдали карточки на хлеб .Маме и мне рабо чую, а бабушке иждивенческую. Теперь, вместо 900 грам мов, мы получали 1700! Но ведь, кроме хлеба, требовалось еще что-то. Пришлось опять рыться в похудевших мешках, в поисках «ненужных» вещей.

Понемногу  мы знакомились с окружающей нас местнос тью. Западный поселок, куда мы попали, находился за npе делами города. Состоял он, в основном, из бараков и зем лянок, но были и двухэтажные дома. Наш, 17-й завод был самым бедным. Рабочие этого завода жили в полуземлянках. Непонятно, почему их так называли. Чтобы попасть в поме щение, надо было спуститься на несколько ступенек вниз. А окна находились на уровне земли. Зелени в поселке было мало. Росли только какие-то чахлые деревца и общипанные кусты. В такой же землянке, находился наш хлебный и овощ ной магазин. И поликлиника тоже помещалась в землянке.

Недалеко от нас, находился небольшой колхозный рынок. Приезжая откуда-то из района, крестьяне привозили овощи, картошку, молоко, ряженку и жмых. В теплое время молоко отмеряли поллитровыми банками. А зимой продавали в замо роженном виде, кружками, с торчащей посредине палочкой. Это было удобно и для продавцов, и для покупателей. Привозили молоко просто в мешках. Если оно было жирным, кружок имел желтоватый цвет и небольшой, выступающий над плоскостью бугорок замерзших сливок. Снятое молоко, име ло голубовато- белый цвет.

Жмых был для нас одним из основных продуктов пита ния. Порой заменявший даже хлеб. Покупали его так, как сейчас покупают ягоды. К одной подойдешь попробуешь, дру гой… третий… Отличался он не только вкусом, но и по цве ту и твердости, так как был отходом различных продуктов: сои, гороха, подсолнечника, рыжиковых семян, и еще Бог знает чего. Некоторый хорошо крошился, другой был таким твердым, что приходилось держать его во рту чуть не по часу, пока он не размокнет. Попадался и такой, в котором не было почти ничего, кроме колючей шелухи. Иногда прода вали соевые отжимки без шелухи. Очень жирные и дорогие. Стоили они в несколько раз дороже жмыха, который здесь называли макухой.

Привозили сушенную и молотую черемуху, похожую на мо лотый кофе. Из нее местные жители делали начинку для пи рожков. А еще, в основном во время постов, продавали па рёнку - пареные в русской печке, до светло коричневого цвета, сахарную свеклу и брюкву. Это было настоящим ла комством.

Промтоварных магазинов в поселке было всего два - по судный и мелкой галантереи. Если же надо было купить ка кую-то вещь, приходилось отправляться в центр города, ко торый находился от поселка километрах в семи.

Рядом с поселком, соседствовала тюрьма. Сокращенно она называлась ИТК, и мы долго не могли понять эту абри виатуру, означающую исправительно-трудовая колония.

  Нe зря говорят, что мир тесен. В Барнауле мы неожи данно встретили несколько семей из Брука, которые ехали обозом и прибыли прямо сюда.Среди них была семья Сиверс, с которыми мы жили в Бруке через стенку. Мне очень хоте лось повидать их сына, который мне, когда-то, очень нра вился. Тогда все считали его хорошим, воспитанным маль чиком. Встреча не принесла радости. 0н, как и другие на ши мальчики, изменился в худшую сторону. Стал груб и за дирист. В обращении с окружающими, появилась пренебрежи тельность.

25 -го сентября, наконец, закончилось наше оформле ние, а 26-го, мы, в первый раз, вышли на работу. Боясь, как бы не опоздать, поднялись чуть свет и в цех пришли за час до начала работы. С мамой мы попали на разные уча стки. Меня определили на участок осмотра, а ее в цех на разбраковку. Наш цех изготовлял ружейные патроны.

Начиналась моя трудовая жизнь. А было мне тогда всего 17 лет. Получив свой первый в жизни аванс, я почувствова ла необыкновенную гордость. Однако, первое знакомство с производством не принесло мне радости. Будучи по натуре правдивой, я ждала того же и от окружающих, но очень ско ро столкнулась с неискренностью и даже непорядочностью. За рабочий день я должна была осмотреть 6 20-ти килограм мовых ящиков гильз. Норма эта была очень большая.

За ее перевыполнение давали бесплатный талон на обед Но, хотя я была усердна и старательна, удавалось мне это очень редко. Однако были у нас и стахановки. Глядя на их работу, я удивлялась их ловкости, быстроте и немного за видовала им. Только, как я вскорости узнала, слава их бы ла дутая.

Чтобы перевыполнить норму, они насыпали пол-ящика не проверенных гильз и только сверху, для ОТК, клали осмот ренные. Ящики составлялись по 4 штуки, друг на друге. Контролеры ОТК брали на проверку гильзы из верхних ящи ков и, если находили там брак, приходилось пересматри вать все 4 яшика. Если у "стахановок" и случались нак ладки, то они перебирали по тому же принципу, лишь для видимости перекатывая гильзы из руки в руку.

По началу, работа показалась мне чистой. Гильзы были новенькие, блестящие, пахнущие медью. Но от медной пыли, ладони становились сперва  «золотыми», а потом зелеными. Пыль въедалась в поры и с трудом смывалась.