В Зиглисе, мы неожиданно встретили своих пушкинских соседей семью Черенковых, у которых было четверо детей. Дома мы с ними не общались. Семья была непутевая. Отец пил, а члены семьи постоянно ругались. Однако, встретив их вдали от дома, обрадовались им как родным. Черенковы тоже были рады. В каких они были лагерях, я не помню Седьмого июля, во дворе кухни, где мы кормились, был устроен концерт. Вместе с профессионалами, выступали и лю бители. На концерте мы услышали новые для нас песни, напи санные в наше отсутствие. Помню мне очень понравилось выс тупление четырех женщин. Трое танцевали, а одна пела. Исполняли фокстрот "О любви не говори". А еще прозву чала песня, в которой были такие слова: "Каждый вернувший ся скажет из нас, я не вернуться не мог". К сожалению, этой песни я больше никогда не слышала. Хотя мы были еще в чужом краю, песни, услышанные нами, словно приблизили нас к дому. Впрочем, я, наверное, напрасно говорю "мы", потому что не знаю, что чувствовали другие. А это, лишь мое восприятие.
Очень понравилась "Землянка". Выучив ее, мы долго рас певали. Запомнилось мне и выступление эстонского артиста с русской фамилией Орлов. Думаю, что он был артистом ба лета. Он исполнил несколько танцев. Танец с рапирой, та нец продавца ковров и танец с красной лентой. Ничего по хожего я раньше не видела и была в восторге. Теперь бы я сравнила его с Махмудом Эсанбаевым.
Девятнадцатого июля мне исполнилось шестнадцать лет. День этот оказался для меня радостным и счастливым. Утром Рая подарила мне целую корзинку груш и чулки. Матильда брошку, а Тамара записную книжку, стержни для моего авто матического карандаша и носовой платок. В то время, все эти подарки, были для меня целым богатством. Кроме того, Оля принесла цветы, а тетя Катя испекла крендель с цифрой шестнадцать, да еще пригласила нас на обед. Он показался мне просто сказочным - картошка с грибами, пудинг и чай с пирогами. На сладкое груши. Вечером, словно в мою честь, был дан концерт. Опять выступал Орлов.
На этот раз он изображал человека проигравшегося в карты и сошедшего с ума. Потом танцевал перед табором. Ко стюмы у него были очень красивые, настоящие театральные. Музыка и яркие краски, увлекали в какую-то иную, красивую и легкую жизнь. Душа просто пела. Хотелось самой выйти на сцену и петь со всеми. Но, стоило кончится концерту, как суровая действительность вновь наваливалась и становилось еще неуютнее, и безотраднее.
Удивительно, прошло столько лет, а я с легкостью пере ношусь в то далекое время, испытывая те же ощущения. Не могу только вспомнить лиц ни тети Кати, ни Матильды, ни Оли. За давностью лет, они стерлись из моей памяти.
На холме, за Зиглисом, находился авиационный завод, на котором работали почти все жители этой деревни. Теперь он стоял пустой и тихий. Из любопытства, пошли его смот реть. Двери стояли настеж и ветер гулял по просторным по мещениям. Запомнились мне огромные склады со стеллажами до самого потолка, заполненные различными деталями. Валя лось все это и на полу. Мое внимание привлекла серебрис тая "змейка" - кабель в металлической оплетке, из которой торчало штук шесть разноцветных проводников. Еще не зная, что сделаю из него, я подняла кабель. Вернувшись в дерев ню, я узнала, что из этих проводничков, можно плести ка шёлки и пояса.
С детства имея склонность к прикладному искусству, я быстро научилась плести и стала даже брать заказы. В дру гое время, я делала бы все это на память, но теперь от платы не отказывалась. За сумку, которую я сплела для на шей хозяйки, получила литр молока. Кто-то заплатил мне картошкой, кто-то фруктами.
Перебирая в памяти события давних дней, я думаю о том, что все, кроме нас, где-то что-то доставали или вы менивали, покупали. Мы же могли рассчитывать только на свои руки. Как говорится в поговорке: хочешь жить, умей вертеться! Но все лишения и тяготы жизни, так и не научи ли нас этому.
Неожиданно, в Зиглисе, появились русские подростки, похожие на беспризорников. По деревне они ходили гурьбой, громко крича. Средь бела дня, залезали на заборы и обрыва ли плоды у всех на глазах. Тогда это казалось настоящим разбоем. Теперь мы смирились, что чужие дети, обутые и одетые и, конечно, сытые, рвут под чужими окнами яблоки, срывают цветы.
Но на этом их дерзость не кончалась. Где бы они не бы ли, всюду оставляли после себя разорение. Не пощадили да же кладбища. У католиков принято ставить на могилы стату этки святых, вазочки с цветами. Все это было разбито, сме тено, перевернуто...
Из разговора с ребятами, мы узнали, что они были уве зены немцами и жили в лагерях, оторванные от родителей. Оказавшись на свободе, они стали мстить немцам за свое изуродованное детство.
В одной комнате с нами, жила Рая. До войны она учи лась в сельскохозяйственном институте в Пушкине и вместе с другими студентками была увезена немцами в Германию. Попала в Вену, где была прислугой в одном семье. В Зиг лисе, Раю взяли работать в эвакуационный штаб. Она со ставляла списки, занималась регистрацией, ходила по де ревням, где жили переселенцы. В ту пору нас стали назы вать репатриантами. И в этом качестве, мы прожили много лет. Из штаба она приносила новости. Как-то она сказала, что в России, должно быть троекратное снижение цен, а осенью отмена карточек. Как мы потом убедились, прогнозы оказались неверными.
Интересно, была ли, после какой-либо войны такая мас совая миграция людей? Кто не был в ту пору в Германии, не может и представить подобного вавилонского столпотворе ния. Не мудрено, что организовать весь этот поток было чрезвычайно трудно. И, тем более решить, кто чего заслу жил.
В конце июля, в Зиглис приехало несколько семей из Марейна, знакомых нам по первому лагерю. Приходили к нам. Все, кто был в Марейне, уже прошли комиссию. Говорили, что и мы должны пройти, если успеем. Потому что когда при ходит эшелон, никого не задерживают. На улице стояла стра шная жара. Такой жары нам еще никогда не приходилось ис пытывать. Днем старались не выходить на улицу.
Позавтракав, занавешивали окна и вновь погружались в сон. За окнами была тишина, как ночью. Словно всё вымер ло. Даже птицы и те не пели. После такого зноя, гремели страшные грозы, шумели ливни. Стихия так бушевала, что казалось, земля и небо перемешались, слились в один страш ный, грохочущий клубок.
Прогуливаясь как-то по деревне, я набрела на дом, в котором жила Валя Шперл. Она была младше меня на три го да. Я ее помнила бойкой и даже озорном девчонкой. Летом, в Бруке, она лазала с мальчишками по садам за яблоками. В Германии с этим строго. Частная собственность неприкосно венна. Поймает хозяин, изобьет почём зря, и ничего ему за это не будет. Наших это не останавливало. Обычно все схо дило благополучно. Но однажды, хозяин застал их на месте преступления и, схватив палку, стал за ними гоняться. Ребята бросились в рассыпную. Дом стоял на горе и они ска тились кубарем. Уже у самого подножья горы у Вали подвер нулась нога и она охнув, села. На её счастье, хозяин пре кратил преследование и ушел в дом. В лагерь ее дотащили ребята. Ее сразу положили в лагерный лазарет.
Лечили, но ей становилось все хуже. Опухоль от щиколо тки стала подниматься к колену, усилились боли. Теперь она лежала бледная и грустная, с завистью слушая доносив шиеся да нее с улицы голоса ребят. Мне она была рада и да же оживилась. Несколько раз, когда я порывалась уходить, она просила меня посидеть еще хоть немножко.
Как-то, вернувшись с работы, Рая сказала, что слыша ла, будто на этих днях будут отправлять часть областей на машинах, которые уже стоят у вокзала. Возможно, что по едут и Ленинградцы. Эта весть вновь всполошила нас и мы опять стали паковаться.
Через несколько дней, она пришла с другой вестью - в Москву, Ленинград и Киев никого не пустят, но мы можем, по своему усмотрению, выбрать любой город, который не был оккупирован. Сама Рая решила ехать в Алма-Ату, откуда бы ла родом. А мы опять расстроились, так как, кроме как в Москве и Ленинграде, у нас нигде не было родственников.
Вечером, того же дня, пришла Тамара и оказала, что пятого, десятого и одиннадцатого августа, будут эшелоны. И еще сказала, что те, кто родился в Ленинграде, могут туда вернуться. Эта новость привела нас в недоумение, но мы, в очередной раз, поверили и опять взволновались. Мама и я родились в Ленинграде, а вот бабушка, в Стокгольме. Как быть?
На другой день на концерте, во время антракта, зав. красным уголком объявил, что завтра к 7-ми часам утра дол жны собраться шесть областей, в том числе и Ленинградцы. Наши лагерные начали радостно хлопать в ладоши, но он до бавил -кроме русских немцев! Так, еще не добравшись до ро дины, мы стали изгоями.
Пятого августа к нам зашла Тимофеева, тоже одна из бру ковских знакомых, и плакала. После всех разноречивых све дений, трудно было оставаться спокойной.Нервы были у всех на пределе. Мама и бабушка старались как-то успокоить ее, хотя и сами были взвинчены. Все это было похоже на меняв шийся приговор обвиняемому. То его собирались отпустить, то повесить, то отправить на каторгу.
Рая вернулась в тот день с работы только в семь часов вечера и рассказала, что на комиссии некоторых расспраши вают очень долго. A eщё сказала, что латышам разрешают вернуться на их старое место жительства. А таких, как мы, бедолаг, сошлют в Алтайский край. Сама она, получила на правление в родной город Алма-Ату. Но через несколько дней, у нее отобрали это направление. И дали другое -в Пушкин, где она попала в оккупации.
За несколько месяцев на нашу долю выпало столько стрессов и переживаний, что хватило бы на целую жизнь. Комиссию мы прошли быстро. Вопросов задавали не много: где родился, где жил, где попал в оккупацию, в каких был лагерях.
А маме задали нелепый вопрос – на самом ли деле она Маргарита Константиновна Беляева, как она утверждает. Заканчивался допрос, как у преступников -взятием отпечат ков пальцев. Чего уж можно было ждать после этого?!
Потом мне, как русской, вручили направление в Пушкин, а маме и бабушке в Алтайский край. Естественно, что без своих родственников, я никуда не собиралась ехать, о чем и сказала комиссии. Выслушав мое заявление, у меня взяли направление и заменили его на Алтайский край. Возражать я не стала.
Забыла рассказать о странной истории, которая может показаться вымыслом. Перед самой войной, проходил обмен паспортов. У бабушки значилось в паспорте, что она Эль вира-Анетта. Национальность- шведка. Паспортистке поче му-то не понравилось имя Анетта и она, сказав:-"что это за собачье имя?!"-предложила его вычеркнуть. А шведку, почему-то заменили немкой. Мама по отцу была русской. Но "за компанию" ее сделали тоже немкой! Все это, женщины за метили только придя домой и, по беспечности, лишь посмея лись. Хотя надо было вернуться и потребовать, чтобы им вернули их национальности. Второй глупостью мамы было то, что она всю войну сохраняла свой паспорт и предъявила его на комиссии, так и оставшись немкой. В Германии, да навер ное и во всей Европе, национальность наследуют от матери, а не от отца, как у нас. Так я автоматически, тоже превра тилась в немку. Паспорта у меня еще не было и, когда я по лучала его в первый раз, мне удалось вернуть свою национа льность. Хотя выбраться из ссылки это мне не помогло.
В следствии всей этой неразберихи, мы превратились в русских немцев...В лагере мы познакомились с одной семьей из Пушкина. Бабушка была русская. Но дочь, по отцу немка, а ее дети, по отцу русские. Теперь бабушка и внуки могли вернуться в Пушкин, а ее дочь, отправиться в ссылку! Ну, ни бред ли? Все они поехали конечно вместе, разделив судь бу матери этих детей.
Настроение, после комиссии, у всех было отвратное. На дежда на возвращение в родные края, угасла... Восемнадцатого августа нас перевезли в небольшой городок Матерсбург и поместили в большом разгромленном здании, то ли больнице, то-ли лаборатории с кафельными стенами. Наша семья разместилась в маленькой кладовке, где мы, поч ти с комфортом, улеглись спать на двух поваленных шкафах. Анненские попали на квартиру. Звали нас к себе, но мы не пошли. Елена Александровна сказала, что они хлопочут о разрешении вернуться домой. Советовала и нам сделать то же. Она объяснила где находится НКВД. И мы решили попы тать счастья. Отправились вдвоем с мамой. Но, хоть убей, никак не могy вспомнить то-ли разговор с начальником ни чего не дал, то - ли мы его вообще не застали. Обратно шли и любовались маковым полем. Стоило подуть ветру и все оно, начинало ходить волнами, как море перед бурей. Только было оно не синее, а пурпурное. И вдруг, из лес ка кто-то выстрелил из винтовки. Целились видимо в нас, так как на дороге больше никого не было. А пуля просвис тела где-то совсем близко. Еще бы чуть-чуть и кто-то из нас был бы ранен или даже убит...
От Матерсбурга, у меня осталось только смутное воспо минание, так как пробыли мы там всего пять дней. Утром двадцать третьего августа мы наконец погрузились в эше лон. Перед посадкой, нас выкликали по спискам. Анненские не явились. Как мы узнали много лет спустя, хлопоты их увенчались успехом. Но поселились они не в Пушкине, а Зе леногорске или Сестрорецке.
В этот день у нас не было никакой горячей еды, даже чаю. Нам выдали хлеб, маргарин и консервы. И опять, как в повторяющемся сне, были стены теплушки, печурка и узлы, узлы...
Вместе с нами, в эшелоне, ехала солдатская кухня. Кор мили, в основном, гороховым супом. Горох на завтрак, го рох на обед, горох на ужин... Многие просили, чтобы, хоть вечером, вместо гороха, давали чай. Ответили- не положе но! От гороха у всех расстроились желудки, постоянно хоте лось пить. Это уже напоминало пытку. Стоило поезду остано виться, как все бросались на поиски воды.
За свой длинный и продолжительный путь мы проехали ми мо многих городов и сел, но в памяти сохранились, в основ ном, какие-то станции, перекрещивающиеся рельсы и бесконе чные ряды вагонов.
На пятый день пути мы достигли границы Румынии. Те, у кого были немецкие деньги, меняли их на румынские леи. За сто немецких марок, давали 500 лей.
Ночью я проснулась от какого-то странного покачивания и скрипа. Оказалось, что мы переезжаем Дунай. Старый мост был разрушен и мы ехали по понтонному. Ехали так медленно и осторожно, словно должны были вот-вот провалиться или опрокинуться. Я очень пожалела, что из-за темноты, ничего не было видно, а от этого становилось еще страшнее.
А, кроме того, просто хотелось посмотреть своими гла зами на необычную переправу. Ведь не часто приходится по льзоваться понтонными мостами!
Наступил сентябрь, а мы все ещё тащились по чужой зем ле, даже толком не зная, где находимся. Миновали какие-то горы и опять выехали на равнину. На больших разъездах дол го стояли, пропуская военные эшелоны и скорые поезда.
Не доехав тридцати километров до русской границы, по вернули в сторону Ясс, до которых было еще двести кило метров. Чтобы как-то убить время, рассказывали интересные истории. Впрочем, рассказывали только мы с тетей Женей, остальные слушали.
На этот раз, к нам в вагон, попали чужие. Если наши ссорились, то быстро мирились. А эти были злющие, если за ведутся, не остановишь. Они же приносили неизвестно отку да какие-то немыслимые слухи. Словно для того, чтобы рас строить или позлить, придумали,будто у нас отберут поло вину вещей.
Снабжение эшелонами было неважное. Как-то нам не выда ли сухарей, кончился и сахар. Спасибо выручила знакомая, одолжив нам несколько черных сухариков.
По многочисленным просьбам, нас, наконец-то, переста ли утром кормить горохом, но и чая, взамен него, не дава ли. А на обед был все тот же горох...
Когда до Ясс оставалось сорок пять километров, велели выгружаться и распаковывать узлы. Кто-то украл из эшелона табак и нас собирались обыскивать. На этот раз все проя вили солидарность, никто не выгрузился и наш эшелон пос тавили на запасной путь. Табак все же нашли, не помню уж где и у кого. А вот воров нет.
Из-за скудности питания, приходилось обменивать свои вещи на продукты. Сперва мама категорически отнеслась к этому, считая, что вещи нам еще пригодятся. Но потом ус тупила моим просьбам. Занималась этим я. У мамы не хвата ло решимости. О бабушке я уж не говорю, поздно ей было учиться торговле.
В нашем вагоне ехал Герман Петрович - муж тети Жени. По причине отсутствия на правой руке трех пальцев: сред него, безымянного и маленького - он получил прозвище «Пистолет». Куда бы мы не приехали, его интересовало толь ко одно - где бы достать выпивку. Как ни странно, это уда валось ему гораздо быстрее, чем нам обменять что-то на хлеб. Как только поезд останавливался,"Пистолет" исчезал. Возвращался уже враскачку.
Наш путь был так насыщен различными событиями, что ус тановить их хронологически, просто невозможно. С тем, что в дневнике, npoщe. Но ведь и там далеко не все. Описывать все события, не было ни времени, ни возможности. Писала, в основном, когда поезд стоял. На ходу писать было труд но, мотало из стороны в сторону.
И вот, словно между строк, выплывают воспоминания. Не помню только где это было, в Румынии или в Венгрии.Узнав, что наш эшелон простоит до вечера, собрались человек пять или шесть лагерных, с которыми дружила eщe в Бруке. Невз начай набрели на старое кладбище. Долго блуждали между за брошенных могил, пока не набрели на огромный деревянный крест, какие ставили когда-то на русских кладбищах. Подо шли поближе. На кресте, словянской вязью, было написано: "Здесь похоронен руссолдат...". Ни имени, ни фамилии я не запомнила. Встреча с этой могилой, взволновала меня. Невольно подумалось о матери этого солдата, которая, наверняка, так и не узнала, где похоронен ее сын. Не виде ла и могилы. Со дня его смерти, прошло около столетия, а крест все стоял, напоминая о русском воине, сложившим свою голову на чужбине. И в памяти у меня запечатлелось, как на снимке- кладбище, залитое осенним солнцем, выго ревшая трава и черный, потемневший от времени, крест...
Вспоминаю и еще одно кладбище. Кажется в Румынии. На нем были похоронены немецкие солдаты. Выглядело оно не сколько непривычно, но и особых эмоций не вызывало. Довольно большая площадь была сплошь засыпана белой щебён кой, на которой, без разделений на могилы, ровными ряда ми, как солдаты в строю, стояли белые, одинаковые кресты.
Антон Павлович Чехов говорил, что если писатель в первом действии вешает на стену ружье, то, хоть в конце, оно должно неприменно выстрелить. В литературе, возможно, это и должно быть законом. Что касается жизни, то она, подчас состоит из каких-то, совершенно не связанных меж ду собой событий.
Четырнадцатого сентября мы, наконец, прибыли в Яссы - столицу Румынии. Весь день простояли на запасных путях, а к вечеру нас вывезли за пределы станции, где и оставили ночевать. Утром же, вдруг велели выгружаться, а наш эше лон, немного отъехав, остановился на запасном пути.
Вечером, нам предложили вымыться в бане, которая нахо дилась тут же, в железнодорожном вагоне. Известие это, все приняли с радостью, так как со дня отъезда, толком ни разу не мылись. Однако, если бы мы могли предвидеть, что после бани нам придется ночевать под открытым небом, вряд ли решились на это. Правда, всю ночь мы сидели у костра, но стояла осень и ночь была холодная. Все это мы перено сили без ропота и возмущения. Но теперь, задним числом, я поражаюсь проявлявшейся в отношении нас, бесчеловечности. На наших узлах всем было не поместиться и мы спали по очереди: с вечера бабушка, потом я, а мама под утро. А ведь бабушке было уже под семьдесят… Сперва ночное бде ние показалось мне очень романтичным и даже таинственным, так как никогда раньше мне не приходилось спать на улице. Поначалу, paссказывали страшные и смешные истории. Потом стало клонить в сон. Дров не было, жгли сухой бурьян. Он обжигал лицо, а со спины, вместе с ночным туманом, подкра дывался холод. К утру я совершенно потеряла голос. Прямо с лужайки, на которой мы сидели, увезли в больницу дедуш ку Престера и маленького мальчика с кровавым поносом. Кто-то распустил слух, что мы просидим здесь еще несколь ко дней.
Из любопытства, решили с ребятами, осмотреть окрест ности. Поднялись на холм, откуда открывался красивый вид на город. На самом верху холма стоял монастырь, но до не го мы не дошли. Всего в пригородах Ясс было два действую щих монастыря.
Мы думали, что нас вновь погрузят в вагоны и повезут дальше, но вместо этого, за нами прислали грузовики, ко торые доставили нас на другую окраину города. Я была уве рена, что лагеря для нас пройденный этап, но, когда увиде ла высокую проволочную ограду, утыканную шипами, массив ные ворота и будку с часовым, сердце мое дрогнуло. Было похоже, что мы навсегда потеряли доверие своего правитель ства.
Здание, куда нас привезли, было семиэтажное, совер шенно не подготовленное для приема людей. Ни стула, ни стола, ни, хотя бы нар. Сидели, спали и ели на своих уз лах. Тех, у кого были дети,поместили на втором этаже. Мы же устроились на четвертом, заняв комнату с кафельным по лом.
Неожиданно встретили несколько лагерников, которые ехали из Брука на лошадях. Обрадовались, как родным.Возле дома, была большая, тоже отгороженная от внешнего мира, утрамбованная площадка без единого деревца или кустика. Для того, чтобы выйти из зоны, надо было взять увольните льную у военного коменданта. Причем, отпускали только се мейных. По всей вероятности, боялись, что одиночки могут сбежать. Нам казалось это странным, так как все мы только и мечтали, как бы скорее добраться на Родину. Непонятен был и строгий режим, который вновь превратил нас в заклю ченных.
В городском саду, для русских, каждый вечер, показы вали советские фильмы, но выпускали не всегда. А мне так хотелось посмотреть город! Герман Петрович, вырвавшись за ворота, пропил свое пальто... Тетя Женя ничего не могла с ним поделать. У них был совсем маленький ребенок, а отец, вместо того, чтобы принести ему молока, все пропивал.
Наконец и я удостоилась выхода в город. Впрочем, вы ход был только до городского сада, где давали для нас кон церт. Он нам понравился, только после него, было совсем муторно возвращаться в зону.
А народ, тем временем, все прибывал. Говорили, что в Яссах, таких как мы, уже семь тысяч! Все было забито, а эшелоны все шли и шли. Получив пропуск, я все же вырва лась в город. Он мне очень понравился. Старинная архитек тура, красивые чугунные ограды, много зелени. Среди про хожих, бросалась в глаза разница в одежде. Одни были хо рошо, даже нарядно одеты, другие почти в лохмотьях. По дороге я встретила группу молодежи, видимо, студентов. Они шли и весело о чем-то разговаривали. Стало завидно. Для них уже наступила мирная жизнь, с её радостями и за ботами. А у нас, не было ничего, кроме дорожной неуст роенности и неопределенности.
Что меня поразило, так это рынок. Никогда в жизни, я не видела такого обилия и разнообразия фруктов и овощей. И все это было отборным, ярким, аппетитным. Огромные сли вы были выложены в виде высоких пирамид.
Странным казалос лось то, что помидоры и виноград сто ят одинаково. Он тоже лежал грудами. И тут же, алели раз резанные арбузы. На базаре было множество маленьких част ных лавочек и ларьков с галантереей. Создавая ощущение праздника, развевались на ветру пестрые платки и ленты. От всего итого, у меня начало рябить в глазах. На рынок я отправилась не ради интереса. Надо было что-то продать или обменять на продукты.
Наконец что-то зашевелилось, сдвинулось. Вызвали на проверку три области, которые должны были в ближайшее вре мя уехать. Говорили, что до двадцать пятого сентября уе дет одиннадцать областей, а потом все остальные.
Перелистываю несколько страниц дневника, написанных мелким, плохо разборчивым почерком. Некоторые слова труд но разобрать. Все записи сделаны на коленях, карандашом. За долгие месяцы пути, я так привыкла обходиться без сто ла, что когда у меня появилась такая возможность, продол жала, по привычке, писать на коленях. Так как, никаких особенных событий не происходило, почти все мои записи касались различных слухов.
Каждое утро начиналось с каких-то новостей, предполо жений и тревог. Иногда слухи были просто абсурдными. На пример говорили, что молодые и здоровые, пойдут до грани цы пешком!
В Яссах была православная церковь и на Воздвижение, двадцать седьмого сентября, в город выпустили старушек. Среди репатриантов было много католиков и лютеран, но по шли все, чтобы, хоть на несколько часов, вырваться из зо ны.
Двадцать восьмого сентября было мамино рожденье, ей исполнилось пятьдесят лет, но отметить его было нечем. В этот день прибыл еще один эшелон, в котором приехали и на ши лагерные. Я очень надеялась, что встречу кого-нибудь из своих подруг, но мои надежды не оправдались. Одна моя подруга была эстонкой, вторая -латышкой. Стало быть, они могли ехать домой. А мы должны были разделить участь рус ских немцев.
При встрече с бруковскими, мы узнали, что несколько человек умерло по пути, кто-то отстал от обоза и потерял ся в людском потоке. Говорили, что есть даже специальные лагеря, где находятся отставшие или сбежавшие переселен цы. Иногда наше безрадостное житье скрашивалось каким-ни будь забавным происшествием. Помню, однажды вечером, ког да мы уже собирались ложиться спать, одна из наших новых соседок, привела откуда-то мальчонку лет двенадцати и по ложила его спать рядом с собой. Перед сном он решил пого ворить с нами. Услышав его говор, мама спросила:
-Ты украинец?
-Нет, ответил он, -я хохол.
-А мы кацапы,- сказала мама.
-Ой, я кацапов боюсь! -воскликнул он. -Они, по ночам, у людей кровь пьют!
Стали расспрашивать его: какие-такие кацапы. Объясняет, что на четырех лапах, зеленые и лохматые, с большими ушами.
- Может быть это вампиры, или вурдалаки? – сделала я предположение. –Ага, -соглашается он, -я, видать, перепу тал!
Когда Парася привела его к нам, все были очень недо вольны и она сказала, что мы все не сознательные. А ут ром, когда его не было в комнате, она рассказала, что один мужчина передал ей слышанный разговор. Якобы, этот малец, кому-то рассказывал, что убивал и грабил немецких женщин. Этот рассказ, поначалу, просто поразил всех, од нако верилось с трудом. Не знаю только, кто врал, сам ли пацан, или мужчина, который о нем рассказывал.
Наконец очередь дошла и да нас. Первого октября "ал тайцам" велели собираться с вещами на первом этаже.Быстро все сложив и увязав, мы перетащили вещи к воротам, но шло время, а транспорта все не было. Досидев до обеда, поели. Когда совсем стемнело, втащили вещи в коридор первого эта жа. Особенно нетерпеливые нанимали у местных жителей, под воды и самостоятельно уезжали на вокзал. За нами приехали только в час ночи. Грузились почти в полной темноте, так как фонарей ни около ворот, ни на территории не было. Около железнодорожной линии, нас высадили. Никакого эшелона поблизости не было. И опять, как в первый день, мы сидели у костра, коротая осеннюю ночь, которая была еще холоднее. Кроме детей никто не спал.
Второго октября, наконец, погрузились. На этот раз мы попали в открытый вагон. Набилось нас сорок девять чело век, как сельдей в бочке. Всем даже не сесть. Я забралась с вещами на самый верх, и как-то устроилась. Ночью совсем замерзла, опустилась вниз, но не найдя свободного местеч ка, всю оставшуюся часть ночи, просидела у мамы на коле нях.
Перед границей был досмотр. У кого была немецкая лите ратура и открытки, надписанные по-немецки, отбирали. Не доехав до Бессарабской границы, опять выгрузились. Вече ром все должны были пройти санобработку, а потом отправи ться в лагерь.