Приблизительно через месяц, меня перевели с ручного  осмотра на конвейер, за которым сидели по двое. Гильзы
насыпались в бункер, из которого, по трубке, поступали на конвейерную ленту, похожую на танковые гусеницы, только очень гладкие и блестящие. Первая работница осматривала поверхность гильзы на наличие трещин. Вторая наблюдала в два зеркальца, верхнее и нижнее, проверяла затравочные отверстия и наличие стружки в гильзе. За свою жизнь я сменила более десяти профессий, но такой нудной и выматы вавшей, больше не встречала. Весь день перед глазами мель кала полированная блестящая транспортерная лента. Блестели, вращаясь, гильзы. Пока станок работал невозмож но было отвернуться, посмотреть куда-то в сторону. В ра боте участвовали глаза и один палец, который сбрасывал с ленты, в отверстие станка, брак. Тело цепенело от непод вижности, клонило в сон. Чтобы окончательно не уснуть, я отстукивала ногой такт, пыталась что-то напевать, но это не помогало. И мы с напарницей, не отрываясь от работы, разговаривали. Она была немкой с Поволжья. И тоже репат риантка. По-русски она говорила плохо и общалась со мной на диалекте, который я не всегда понимала. Впрочем, ее разговоры тоже не развлекали, так как тема была только одна - о том, что она когда-то ела. До войны у них было хозяйство: корова, свиньи, куры, утки. И вот, ощущая по стоянный голод, женщина вспоминала домашние колбаски, жареную свинину, сметану... Я тоже была голодна, но вос поминаниями о еде не увлекалась, предпочитая жевать жмых. Обычно мы брали его на работу и часами сосали этот скот ский корм.

Рабочие завода - местные жители, относились к нам не дружелюбно, считая нас чуть ли ни предателями. И вообще мы были для них чем-то инородным. Особую же неприязнь они питали к интеллигенции. Кстати, я не раз убеждалась, что интеллигентность не вызывает уважения у людей низкого ку льтурного уровня. В место того, чтобы чему-то научиться, они смеялись над тем, что было им непонятно. Их смешило то, как мы обращались друг к другу, что называли знакомых по имени и отчеству. Говорим "спасибо" и "пожалуйста". Бы ли и такие, которых обижало обращение на "вы". Хотя меня, в ту пору тоже уже нельзя было назвать культурной – с кем поведешься…, но их беспросветная серость, просто потряса ла. Я уж не говорю о предрассудках.

Как-то девушки-комсомолки, работавшие со мной за одним столом, стали рассказывать о колдунье, живущей на горе,ко торая превращалась, то в свинью, то в колесо. Гора, или вернее холм, находился в самом центральной части города.      Помню, меня это ужасно рассмешило, особенно то, как серьезно об этом говорилось. Трудно было представить, что кто-то может верить в такую чепуху. Однако мой смех выз вал недовольство у девчат и они наперебой стали убеждать меня в существование этой ведьмы. Нашлись даже такие, кто знал ее лично!

Не отличались они и щепетильностью. Стоило нам вместе с напарницей отлучиться, как у нас со станка что-то исче зало, или заменялось. Однажды мне подменили стул, поста вив поломанный и я чуть не упала на пол. Если у кого-то обрывался приводной ремень, брали наш. То же делали и с лампами. А мы, две разини, вместо того чтобы пожаловаться мастеру, шли к шорнику или электрику, теряя рабочее вре мя. Тогда как "Умные Маши" в это время, усердно работали.

Кончался сентябрь, шли дожди, а на ногах у нас была совершенно непригодная для этой погоды обувь. Мама, все еще, ходила в брезентовых тапочках, а я в рванных резино вых ботиках, одетых прямо на носки. Не было у меня и осен него пальто, его украли наши соседи Пааль, когда мы соби рались в дорогу. Вот тебе и хорошие соседи!

И потому, ходить приходилось не по сезону, в зимнем. В общежитии, если так можно назвать помещение, в котором мы обитали, была крохотная кухонька, с одной двухкомфо рочной плитой. До сих пор не пойму, как мы умудрялись что-то сварить. Впрочем, чаще приходилось ограничиваться сухомяткой, так как ни дров, ни угля, не было. Помню, где-то недалеко, было картофельное поле, куда мы ходили за сухой ботвой, заменявшей нам хворост. Так же жили и всe остальные. В помещении не было даже печки и мы посто янно мерзли. От длительного недоедания, или вернее голо да, работать было трудно. Но, особенно мучительными, были для меня ранние вставания. Начав одеваться, я вновь засы пала и мама была вынуждена, по несколько раз, окликать ме ня. Я умудрялась засыпать даже на ходу, по дороге на рабо ту, отключаясь на какое-то мгновение.

Мои дневниковые записи, иногда состояли всего из не скольких строк душевного крика:

  "6-е сентября, воскресенье, Дома нет никакого покоя. Целый день крики и шум, как в сумасшедшем доме. Дети, по стоянно возятся, дерутся и ссорятся. Устала от людей. Все мы стали разражительными и несдержанными. Часто ругаемся и говорим друг-другу грубости. А сил ни у кого нет. С ра боты все приходят не просто усталые, а измученные."

С завода многих послали в совхоз на уборку картошки. Уехала моя сверстница Ангелика, Лиза и рассказчица Лидия Францевна. Стало совсем скучно. Но, несмотря на однооб разную и унылую жизнь, в голове родились мысли, возникали какие-то образы, складывались сюжеты. Ужасно хотелось все это записать, но тетрадей в магазинах не было, а на рынке они стоили 6-7 рублей и я не могла позволить себе такой роскоши. И, все же, способность сочинять, была для меня большой радостью. Порой, я так глубоко уходила в события, созданные моим воображением, жила радостью и заботами мо их героев, что переставала замечать окружающего.

Как-то недавно, кто-то из журналистов, бравших у меня интервью, спросил меня, было ли у меня в молодости, жела ние стать, как и отец, писателем? Нет. таких мыслей у ме ня не возникало. Просто во мне жила и все росла, потреб ность выражать свои мысли. Порой это меня, просто распира ло. И, чем старше я становилась, тем сильнее было и жела ние писать. Но это не было простым подражанием.

У одной из женщин, живших с нами в одной комнате, умер двухлетний ребенок. Гроба не было, и он лежал на по лу, рядом с живыми, несколько дней. Когда он болел, я не помню, чтобы к нему приходил врач или мать носила его в поликлинику. Только потом, когда его унесли, пришли с эпи демической станции и облили весь пол карболовкой.  Перечи тывая эти записи, приходишь в ужас, а ведь тогда это не удивляло, не пугало и не возмущало...

О том, как мы тогда питались, говорит, записанное мной меню: "свежие щи, естественно постные, с хлебом и чай с хлебом и конфеткой". Причем, я замечаю, что, если бы мы могли ужинать так каждый день, то лучшего не надо было бы и желать!

   Неизвестно по какой причине, у меня вдруг разболе лись на ногах, оставшиеся после укусов мошки, шрамы. Приш лось идти в поликлинику. Осмотрев меня, врач сказала, что это сибирская язва и фурункулез, и велела приходить на пе ревязку. Хотя стоячая работа с ранами на ногах была мучи тельна, больничного мне не дали. Слава богу, врач ошиб  лась в отношении сибирской язвы и я осталась жива. Лечили меня только одним ихтиолом.

   По всей вероятности, оттого, что мы постоянно переез жали с места на место, это вошло уже в привычку, меня не покидало чувство, что и здесь мы только временно. Хотя официально мы находились на noceлении, я писала:

   "Интересно, где мы будем через год? А, может быть, нас не будет здесь уже через месяц? Не ушла окончатель но из сознания и война. Казалось вполне возможным, что вновь придется все бросить и куда-то ехать, или бежать".

   В связи с этим, я задавала себе вопрос: буду ли я еще жива в свой следующий день рождения? И уцелеют ли мои дневники, которые мне было жаль терять. Ничего более цен ного, у меня не было.

   "12 октября, суббота. Ну и напугала нас вчера бабуш ка! Я думала, что ей уже пришел конец! Она ведь такая тер пеливая, а тут так громко стонала, видно было очень пло хо. Приступ был очень сильный и длительны. После этого, еще несколько раз прихватывало, но уже слабее. Второго такого приступа ей, наверное, не пережить!"

Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что у бабушки уже не было никакого лекарства. Не пойму, почему она не ходила к врачу, тем-более, что поликлиника была совсем ря дом.

Мои ботики совсем прохудились, или вернее развалились и я перестала ходить на работу. Удивляюсь, что меня не от дали под суд и не уволили. Впрочем, увольняли тогда редко

Узнав о моем отсутствии, начальник цеха спросил маму, почему я не являюсь на работу и узнав, что мне не в чем ходить, пообещал, при первой возможности, дать мне и маме ордера на обувь.

Хотя работать было трудно, я с нетерпением  ждала дня, когда снова смогу уйти из дома. Обстановка явно дей ствовала на нервы. Я старалась делать все, что могла: хо дила за водой, готовила обед. Но бабушка, то и дело прини малась меня ругать. Когда я жаловалась на боли в ногах, или ещё на что-то, она говорила, что молодые не должны ни уставать, ни жаловаться. Я чувствовала, что между мной и бабушкой возникает взаимная неприязнь, и она так же, как и я, с нетерпением ждет, когда я уйду на работу. Мы не могли даже спокойно разговаривать друг с другом. Мою бед ную бабушку доканала ссыльная жизнь...

Запись от 16-го октября: "Сегодня у нас с бабушкой до того дошло, что я готова была куда угодно убежать, лишь бы ее не видеть. Вот уж никогда не думала, что в нашей се мье может быть такое! Мама тоже стала раздражаться, но она-то устает. А стоит ей отдохнуть, и она снова становит ся доброй и ласковой. Вообще тоска страшная. Даже погово рить не с кем! А шум стоит весь день такой, что невозмож но сосредоточиться. Где уж тут сочинять. Да ещё мерзость такая - вши! Переехав в лазарет, мы очень быстро избави лись от них. А теперь, видимо, от новых жильцов, опять за разились. Бабушка, в прошлую ночь, поймала на одеяле 23 штуки! а я, с головы, вычесала еще больше! У трети наших соседей,(не наших лагерных) болят глаза. Заражаются друг от друга. Болезнь развивается очень быстро. Всего за не сколько дней глаза воспаляются и начинают гноиться. Даже у маленькой грудной Эрики уже не открываются глазки! Но к врачу никто не идет..."

Только через месяц после нашего приезда, наконец, при везли койки. Хватило не всем. Бабушке повезло, а мы с ма мой по-прежнему спали на полу. И вот, 30-го октября нако нец легли по-человечески. Впрочем, это тоже относительно, так как ни тюфяков, ни матрацев не было. Просто доски. Только что не на полу.

После трахомы или коньюктивита, не знаю, что у них было, стали болеть дети. Предполагали, что это свинка. Я с нетерпением ждала вечера, когда мы собирались по неско лько человек для беседы. Кто-то вспоминал прочитанные книги или какие-нибудь интересные истории. Кто-то расска зывал о своей жизни. Главной рассказчицей была Лидия Фран цевна.

31-го октября нам объявили, что мы должны переезжать в другую землянку и велели составить списки по 15 человек на комнату. Мы хотели попасть вместе с наиболее приятными нам людьми, однако комендант не разрешил этого, заявив, что одиночки должны жить отдельно. Лидия Францевна и Лиза - молодая симпатичная женщина-стали скандалить с комендан том, но переспорить его не удалось. И я даже расплакалась от обиды. Другие тоже были чем-то недовольны, в результа те чего в помещении поднялся такой шум, что невозможно бы ло ничего понять. Кончилось тем, что нашу семью поместили с многодетными матерями. У одной было 5 человек, а у дру гой трое. В результате из 18 человек, половина детей!

В комнате, куда мы перебрались, была разломана плита и моя бабушка, оказавшаяся самой умелой, принялась ее вос станавливать. Вся мебель состояла из узких солдатских ко ек, на которых мы спали, ели, писали письма и занимались домашними делали.

Запись от 3 ноября:

"Мама вернулась с работы с двумя парами парусиновых туфель 41-го размера! Мне и маме они велики, но других размеров не было. И нельзя было отказаться. Завтра, нако нец, смогу пойти на работу."

Итак, просидев дома целый месяц, я вновь включилась в общий механизм, надеясь, что нам, наконец, станет легче жить.

С мамой, я была откровенна, но даже эта близость не могла заменить общения со сверстниками. Несмотря на общи тельный характер, найти душевно близкого человека мне бы ло трудно. И я, мучаясь в одиночестве, изливала свои жало бы на страницы дневника. Вечерами я изнывала от безделья, не зная куда себя девать. Ужасно хотелось читать, но нас еще не приняли в профсоюз, а без этого, нельзя было запи саться в библиотеку. Я имею в виду заводскую библиотеку. А где была общедоступная, городская, я не знаю. Основную часть своего свободного времени, я проводила за дневни ком. Продолжая, почти ежедневно, описывать наше унылое су ществование, оживляемое только слухами. Чаще всего продол жали говорить об отъезде. Чтобы скоротать вечер, я ходила в соседнюю комнату, где жили одиночки, в том числе Лидия Францевна. И хотя ее соседи относились к ее рассказам скептически, уверяя, что она одну и ту же историю расска зывает по-разному, я была просто покорена ею.

 

"7-е ноября. Ходила в магазин, но ничего не купила. На улице уже много пьяных. Видела даже трех пьяных деву шек. это показалось мне особенно отвратительным. На душе ужасно муторно. Вернувшись домой, расплакалась. Так тяже ло мне еще никогда не было!"

Выходные дни, в то время, были не постоянными. Одну не делю мы отдыхали в субботу, следующую в воскресенье, по том в понедельник и вновь в субботу. Но из-за постоянных перебоев с электроэнергией, даже этот график постоянно на рушался. И выходные переносились. Иногда получалось так, что мы работали по две недели и больше без выходных, а по том отдыхали сразу по два дня, или через день. Или -что еще хуже - придя на работу, узнавали, что нет энергии и уходили домой. График выходных, согласов-вывался  со все ми барнаульскими заводами, которые отдыхали в разные дни. Все это создавало чувство неуверенности. Заранее ничего ненадежности. Заранее ничего нельзя было запланировать. Кроме того, часто приходилось работать сверхурочно. К этим сложностям, прибавлялась забота о насущном хлебе. Хотя мы получали карточки, никогда не знал наверняка, что хлеб свой получишь. В поселке с хлебом было особенно труд но. Наши соседи иногда возвратись из магазина среди ночи. Мы же прикрепили свои карточки на заводе. В будние дни, за редким исключением, хлеб получали без труда. В выход ные дни было сложнее. Не знаю почему, но иногда давали хлеб не за прошедшие дни, а вперед. Как-то мамин бригадир пообещал маме, как тогда говорили - отоварить хлебные кар точки за выходной день. Мама дала ему талоны, но хлеба не привезли, а в магазине, по отрезанным талонам, не давали и мы остались на три дня без хлеба. Это был не единствен ный случай. Иногда сговаривались со знакомыми и ходили по очереди. Однажды мама дала карточки Маргарите Юльевне, ко торая, то-ли потеряла их, то ли, как она сама предполага ла, выкурила, скрутив из них цыгарку.

С тех пор, как мама в сорок втором году ехала на буфе рах и застудила руки, они стали у нее болеть. Теперь же, при постоянном соприкосновении с металлом, у нее началось сильное обострение. Ей дали больничный. Выписывая ее врач дал справку, что ей нужна сухая, без охлаждения, работа. Ознакомившись со справкой, начальник цеха дал совет:

-А вы долго не держите в руках гильзы (?!).      Другой работы, ей не предложили.       

21-го ноября, когда мы уходили на работу, бабушке бы ло так плохо, что мы не были уверены, что застанем ее по возвращению живой. Ни телефонов-автоматов, ни скорой по мощи в поселка не было. А поликлиника начинала работать в девять часов. Остаться же дома, ни кто из нас не решил ся. Не догадались даже попросить кого-нибудь из соседей вызвать врача. Но, на этот раз, обошлось.

Вспоминая теперь об этом, не знаю как все это объяс нить. Видимо, тогда мы были вовсе уж какими-то пришиблен ными. Частично утратившие человеческие чувства.

На работе нам с мамой, дали по четыре ордера на фу файку, полуботинки, платье и рубашку. Обещали дать ордера на валенки. Однако выкупить все это тоже было не на что..    Соседка, мать Ангелики, выкроила мне из лагерного одеяла что-то вроде лыжных штанов и я принялась усердно шить. Как только они были готовы, я нарядилась в них и носила всю зиму. Ходила в них и на работу. В то время, женщины еще не носили брюк и девочки на работе встретили меня насмешкой, обозвав Фрицем в штанах. Теперь бы я, наверное, сгорела со стыда, а тогда меня это не очень задело. Даже то, что штаны были мне явно велики и сидели на мне не очень ловко.

По всей вероятности, от постоянного недоедания, у ме ня стала кружиться голова и я не могла работать на кон вейере. Попросила мастера, чтобы она поставила меня на ручной осмотр, но она и слушать не хотела, требуя вра чебную справку:"Вот, принесешь справку, тогда и поставлю тебя на подсыпку" -пообещала она. На подсыпке надо было весь день таскать гильзы и засыпать их в машину. Узнав об этом, мама возмутилась, сказав, что мастер не имеет права так делать. А бабушка посоветовала мне, в самом деле, пойти к врачу. Все это так возмутило меня, что я готова была в тот момент, задушить мастера своими руками. И са мым обидным было то, что она меня до этого, хвалила. А теперь была готова, с легким сердцем, отдать на подсыпку. Кроме того, меня послали во вторую смену, а это было для меня очень неприятно. Домой мы возвращались пустынной полутемной дорогой, почти никого не встречая на своем пути. Цеха заканчивали работу в час ночи, а мы, работая без обеденного перерыва, в двенадцать.

Темноту я не любила с детства, даже дома. Здесь при ходилось ходить мимо, погруженных в темноту домов, ка кими-то темными задворками.  Не могу сказать, что я боя лась хулиганов или грабителей, такие мысли не приходили мне в голову. Да и снять с меня было нечего. Просто сама темнота, действовала на меня угнетающе. Радовало только то, что я не буду видеть старшего мастера.

Мороз стоял уже крепкий, а мы с мамой, ходили в пару синовых туфлях. Пока дойдешь до работы или домой, ног уже не чувствуешь. Придя на место, начинаешь с того, что рас тираешь их до тех пор, пока к ним не возвратится чувстви тельность. Правда, обе мы получили ордера на валенки, но продавались они только в одном магазине, почти в центре города, куда можно было сходить лишь в выходной.

Однажды я пришла домой очень расстроенная. У нас в це хе было много крыс, особенно в уборной уличного типа. Сто ило туда зайти, как они спешили скрыться в дыру, возле са мого слива. Дикие крысы не вызывали у меня особой симпа тии, но я была совершенно нетерпима к мучению животных. Расстроилась же я оттого, что механик нашего цеха, поймав одну крысу и, привязав ее проволокой за хвост и лапу, стал пугать ею наших девчонок. Они шарахались и визжали, словно это было веселое развлечение. Крыса пытаясь выр ваться, извивалась, а механик размахивал ею и тряс с та ким усердием, что у неё ободралась кожа. Я, конечно, не выдержала и сказала, что нельзя мучить животных. На меня смотрели, как на блаженную.

—Это же вредитель! -говорили девчонки, пожимая плеча ми. А одна даже стала смеяться над тем, что мне жаль кры су. Им казалось, что их объяснение вполне оправдывает из девательство. Меня же это просто потрясло. Мне еще никог да не приходилось сталкиваться с такой жестокостью!

Однако, на этом представление не закончилось. Поймав еще четырех крыс, механик связал их хвостами, после чего долго таскал по цеху...

Читатели, наверное, давно уже заметили, что я постоян но повторяю: "мне еще никогда не приходилось такого ви деть". Если бы я выросла в привычной для себя среде, я многого так бы и не знала. Ссылка оказалась для меня тя желым познанием жизни. И мир, давно перестал быть для ме ня радужным...

10-е декабря, вторник. Кто бы мог подумать, что этот день станет последним для нашей бабуси?! После двухчасо вого мучения, когда она просила нас о помощи, она умерла. И хотя мы понимали с мамой, что жить ей оставалось недол го, её смерть кажется нам неожиданной, и все не верится, что ее уже нет...

   Позавтракав, я отправилась на завод и оформила на три дня отпуск для себя и мамы, а потом зашла в столярный цех и заказала гроб. Завтра, к десяти часам утра обещали сде лать. Бабушку вынесли в холодную кухоньку, которой никто не пользовался и положили на железную койку. Невольно вспомнила прошлое новогоднее гадание. Мы, с девочками, жгли бумагу. У меня ясно вырисовалась тень гроба. Я ни в какие приметы и, в том числе гадание, не верила, но стало очень не по себе. И вот, предсказание сбылось...

Бабушку я, конечно, любила, но её мертвое тело каза лось мне чужим и даже враждебным. Когда мы ее выносили,  моя нога касалась ее тела и я просто цепенела от ужаса.

Накануне бабушкиной смерти, мама выкупила валенки, но из-за похорон вынуждена была продать их соседям, получив от них взамен ордера".

Одиннадцатого декабря я отправилась в поликлинику за справкой о бабушкиной смерти, которую мне, конечно, не да ли, так как бабушка ни разу не обращалась в поликлинику и у них не было даже ее карточки. Именно так это и можно бы ло объяснить. Однако врач сказала мне:

-Как я могу дать вам такую справку, может быть вы ее специально уморили...

Чтобы установить причину ее смерти, дали направление в городскую больницу, на вскрытие.

Мама ругала себя за то, что ни разу не вызвала к ба бушке врача, но обе мы почему-то не подумали, что бабуш ка и сама могла обратиться в поликлинику, которая была рядом с нами.

Все, кто зная мою бабушку, заходили к нам посочувство вать и выразить свое сожаление no-поводу ее смерти. А мы, хотя и остались вдвоем, почувствовали себя круглыми сиро тами.

Машины, чтобы привезти гроб, не дали и я везла его за веревочку, как санки, весь длинный путь. В столярном це хе, где его делали, пахло сосновой стружкой и этот запах долгие годы вызывал в моей памяти чувство утраты и грус ти.

Хотя гроб был готов, с похоронами возникли неожиданные сложности. Трудно было достать транспорт, чтобы отвезти бабушку на вскрытие и она, как мой отец, лежала в холод ном помещении. Когда же мама, наконец, отвезла её, то врач отказалась принять ее по направлению из поликлиники. Только с большим трудом, маме удалось уговорить ее.

Заплатив за могилу сорок рублей, мама повезла бабушку на кладбище, находившееся на другом конце города. Но там выяснилось, что готовой могилы нет. Мама готова была пла кать от отчаяния. На ее счастье у нее были с собой день ги и она, по совету какой-то женщины, дала их могильщику. Не помню уж сколько, пятьдесят или сто. После чего, выры тая могила нашлась. Мама потом говорила мне, что если бы не эта женщина, ей бы и в голову не пришло, что, кроме уплаченных денег, надо еще что-то дать. А положение было такое, что хоть вези покойника назад. Мороз же в те дни стоял около сорока градусов! Домой мама вернулась совсем окоченевшая. Не помню, на чем она добиралась, трамваев в то время в Барнауле еще не было. Все эти хлопоты продол жались, почти целую неделю.

На работу мы вышли шестнадцатого декабря. В это время дядя, очень кстати, прислал шестьсот рублей, да мама полу чила на похороны двести.

Наконец мы смогли купить валенки и фуфайки и одеться соответственно сезону. Новый Год, по тем временам, встре тили сытно. Была колбаса, хлеб, масло и картофельные ола дьи. В дневнике я записала, что по приметам, весь год бу дет сытным.(?!)

"21-е, вторник. Опять у нас несчастье. Тетя Оля взяла наши хлебные карточки, чтобы получить хлеб, но их у нее вытащили и мы остались на 10 дней без хлеба..."

Женщины, с которыми мы жили, были неопрятны. От детей всегда пахло мочой и каким-то жиром. Да и пол, около их коек, вечно был чем-то залит. Кроме того, постоянные кри ки и визг делали существование невыносимым. Иной раз не хотелось домой возвращаться. Да и работа не радовала. На неделе, по несколько раз, гоняли то в первую, то во вто рую смену.

Девчонки на работе, постоянно делали нам с Гарварт всякие пакости, а потом смеялись над нами. Я думала о том, что надо было бы найти с ними общий язык, но неволь но чувствовала дистанцию - это "мы", а это "они".

Как-то девчонки позвали меня особой обедать. Сперва, вроде разговаривали по-человечески, а потом меж собой так матюгаться стали, что у меня волосы дыбом встали. Подумала: - нет уж, «своей» я никогда не буду!

Тут одно из двух, либо опуститься на их ступеньку, ли бо держаться в стороне.

Через Ленинградский адресный стол, мама разыскала на шего знакомого врача Евгения Георгиевича, о котором я уже упоминала. Он писал, что хлопочет о нашем выезде и соби рается написать самому Сталину. Много позже он сообщал, что ему как "иностранцу"(?!) предлагают покинуть Ленин град и вообще пределы Советского Союза. Но, об этом я уже писала.

Хотя мы и не были судимы, и документов о ссылке не име ли, отношение к нам было особое, я бы сказала, предвзя тое. Причем лишенное всякой логики. Работали мы на сугубо военном заводе, выпускали патроны. Так оказать, были допу щены. И вдруг, придя однажды во вторую смену, узнали, что без особых списков, пройти на территорию завода не мо жем... И, большая часть рабочих была вынуждена вернуться до мой. Так происходило несколько раз. После чего, опять давали "добро" и мы беспрепятственно проходили. Заготовок было мало и мы работали не полную смену, а оттого и зар плата была соответствующая. Денег не хватало даже на то, чтобы выкупить продукты по карточкам.

Топлива нам никакого не давали, и многие из нас, носи ли с завода просмоленные картонные коробки из под пат ронов. Были они страшно тяжелые, но горели с треском, ярким пламенем. Несколько раз, бывали случаи, когда в коробке оставался незамеченным патрон и тогда в утробе плиты раздавался взрыв, и чугунки с картошкой, словно в ужасе, подскакивали.