К сожалению дневниковые записи обрываются в декабре сорок седьмого и продолжаются вновь, только спустя три года, в пятидесятом. Поэтому, мне больше нечего не ос тается, как обратиться к своей памяти.

  Скоро после бабушкиной смерти, нам удалось перее хать в комнату к одиночкам, где контингент был с более высоким культурным уровнем. В комнате было чисто и поч ти уютно. Здесь же жила Маргарита Юльевна и неутомимая рассказчица Лидия Францевна. Сюда же, из нашей комна ты, переехали Фикс -мать и дочь. С Ангеликой я была знакома еще по лагерю, но дружбы у нас не получилось из-за несхожести характеров.

После шумной, беспокойной и грязной комнаты, новое место показалось нам почти раем. Однако, очень скоро, выяснилось, что и здесь имеются свои нюансы. Самым не приятным было соседство Веры Александровны Савандер - женщины средних лет, которая нигде не работала, живя на деньги, присылаемые ее сестрами. У Веры Александров ны было настоящее пристрастие к скандалам. С утра она обычно ходила хмурая и недовольная, но стоило ей по ругаться, как она сейчас же приходила в веселое распо ложение духа. Придиралась она буквально ко всем. А ру галась просто классически, с большим чувством и удо вольствием. Нецензурных слов не употребляла, но и без них умудрялась наговорить обидных дерзостей. Доведя человека до белого коления, она начинала напевать ка кой-нибудь романс или арию из оперы.

Плита в этой комнате была тоже маленькая, всего на две комфорки, и когда мы, все разом, возвращались с работы, возникала очередь. Несмотря на то, что Вера Александровна весь день была дома, готовить она пред почитала в "час пик", словно специально напрашиваясь на ссору. А когда женщины делали ей замечание, она невозмутимо отвечала, что готовит тогда, когда к ней приходит аппетит. Второй не особенно приятной сожи тельницей, была молодая психически больная женщина. Ее почему-то очень быстро уволили и она, не имея средств к существованию, постепенно продала все свои вещи, ос тавшись в том, что было на  ней. Не знаю почему, но у нее не было даже койки и она спала прямо на полу, за вернувшись в единственное одеяло. Иногда, по ночам, она будила нас криками:

-А ну, пошли вон! Чтоб вам!

По-началу мы думали, что это ее галлюцинации, или ей видятся странные сны. Но потом выяснилось, что она гоняет крыс, которые, обнаглев, бегают по ней.

Крыс не смущало даже наше присутствие и свет. Когда наступал час отхода ко сну, и разговоры постепенно смо лкали, они вылезали из нор, и начинали шастать под на шими койками. Помню, как-то вечером я мыла в тазу но ги. Неожиданно, из под маминой койки вылезла крыса, и усевшись на задние лапки, принялась меня разглядывать. Вернее не совсем меня. В это время я что-то жевала и, увидев просительницу, бросила ей кусочек то-ли хлеба, то-ли картошки. Она не испугалась и не убежала, а по добрав угощение, принялась тут же лакомиться, сидя от меня на расстоянии одного шага. Удивительно, но мама ужасно боялась мышей, а вот крысы почему-то не вызыва ли у нее страха.

А еще жила с нами высокая худая Шарлотта, больная туберкулезом. Для меня ее присутствие было мукой. Мне все время казалось, что я вдыхаю ее туберкулезные па лочки. Впоследствии, моей маме и матери Ангелики, уда лось убедить коменданта, что больной не место в общежи тии, особенно, где живут подростки и ее переселили.

Но самым ужасным было то, что кто-то из нашей комна ты, оказался осведомителем, и все наши разговоры стано вились известны органам НКВД, куда стали постоян но вы зывать всех, кроме меня и Ангелики.

Жить среди людей, которых в чем-то подозреваешь, тя жело. В комнате нас было одиннадцать или двенадцать че ловек, и всех, кроме одной, тревожила одна и та же мысль: - кто из нас способен на такое?

НКВД интересовали, конечно, не бытовые разговоры, а антисоветские высказывания. Возможное недовольство. По совести говоря, наша жизнь не вызывала оптимизма и раз говоры были невеселые, но я не помню, чтобы кто-то ру гал правительство. Даже если кто-то и был им недово лен, то высказываться по этому поводу не решался. У многих были на памяти ежовские аресты не за что. Самой эмоциональной и несдержанной, была Лидия Францевна, за что она и поплатилась. Позже, когда мы жили с мамой уже в другой землянке, ее осудили, как политическую на двадцать пять лет! Не отбыв и половины срока, она скон чалась. Но до этого произошел еще един случай. Рядом с нами, в маленькой комнатке, жили Вербицкие - старуха мать, ее дочь Марта Самойловна и внук Фредик. Шарлотта, на правах приятельницы, часто наведывалась к ним. Где они познакомились, не знаю. Вербицкие были вместе с нами в последнем лагере, а Шарлотты там не бы ло. Как-то Вербицкие решили отметить чей-то день рожде ния и пригласили в гости несколько лагерных знакомых и, в том числе, Шарлотту. А на следующей неделе все, кто был в гостях, по очереди, перебывали в НКВД. А еще через наделю, забрали Марту Самойловну. Обвинялась она в том, что, якобы на дне рождения распевала немецкий гимн. От матери Марты Самойловны мы узнали как все про исходило. Когда собрались гости, кто-то невзначай вспо мнил лагерное житье. А потом старуха не могла вспом нить, кто именно, спросил Марту Самойловну, помнит ли она еще немецкий гимн.

-Разве его забудешь?!- ответила она и, смеясь, напе ла. Дело в том, что все, кто был в лагере, знали его, так как каждое воскресенье проводились общие собрания с поднятием флага, при котором стоя, как на линейке, все мы исполняли хором гимн.

Вернулась Марта Самойловна через двенадцать лет, совсем другим человеком - замкнутым, хмурым, нелюди мым. Ни радостные приветствия, ни улыбки, не вызывали у нее ответного чувства. Ее реакция обижала, но понять ее было можно. Незадолго до ее возвращения, вернулась из мест не столь отдаленных и ее сестра, которую "обез вредили" еще до приезда в Барнаул.

Как только Шарлотту о нас перевели, интерес НКВД к жителям нашей комнаты, пропал. Из этого напрашивался вывод, что именно она занималась доносами. 

На заводе мы проработали всего семь месяцев. В мае сорок седьмого, нас уволили по сокращению штатов, даже не выплатив двухнедельного положенного пособия. Те,кто работал в других цехах, продолжали трудиться, а мы с мамой опять стали безработными...Для того, чтобы хоть как-то существовать, пришлось продать даже то, что бы ло нам необходимо и то, что мы получили по ордерам: фуфайку, валенки, платье... За этим последовала мамина шуба...

И опять мы выпали из какого-то общего механизма. Не зря же, наверное, наше правительство называло нас вин тиками! Никто нами не интересовался. Никому не было де ла до того, на что и как мы живем. Даже для того, что бы сварить нашу скудную еду, нужно было топливо и мама ходила по поселку с сумкой, собирая щепки. Иногда она пыталась набрать стружек на лесопилке, но мужики, рабо тавшие там, обругав, выгоняли ее. А я, тем временем, высунув язык, бегала в поисках работы.

Наш поселок находился рядом с тремя заводами -два номерных, а третий котлозавод. Сейчас мне трудно вспо мнить причину, но я почему-то долго не могла устроить ся. Кроме того, я умудрилась подцепить жесточайшую малярию, которая буквально свалила меня. Каждый день, в один и тот же час, меня начинало трясти, да так, что не помогали ни одеяла, ни горячие бутылки к ногам. По том поднималась высокая температура и я лежала плас том, постоянно прося пить.

Вспоминая события давно минувших дней, я невольно думаю о зависимости нашей жизни от каких-то обстояте льств, превратившееся в хроническое невезение. В связи с этим. Невольно начинаешь верить в судьбу и злой рок.

Помню, когда я лежала с малярией, у меня дважды бра ли кровь. Первый раз, анализ потеряли. Во второй, маля рии не обнаружили. Между тем, меня продолжало ежеднев но трясти. Я, обессиленная высокой температурой и тем, что почти ничего не ела, стала похожа на тень. Для то го, чтобы подняться с койки, мне требовалось собрать все свои силы. Но и поднявшись, я качалась как былин ка. Глядя, как я таю у нее на глазах, мама страдала, но почему-то к врачу не обращалась. Она пошла в аптеку и, рассказав провизору о нашей ситуации, попросила её дать лекарство от малярии. Без рецепта акрихин не дава ли и провизор дала маме какие-то капли. Через неделю, мне стало уже лучше. А когда перестало совсем трясти, явилась медсестра, которая принесла акрихин. Оказалось, что нашли мой первый анализ, свидетельствую щий, что у меня малярия!

Только в сентябре месяце, окончательно оправившись от болезни, мне, наконец, удалось устроиться на работу Работа была несложная, но, к сожалению, женщина, к ко торой меня прикрепили и должна была меня учить, даже не старалась ничего объяснять. Детали, которые я отно сила в ОТК, постоянно возвращали на исправление, а я даже не понимала причины. Как-то я попросила объяснить мне, что я делаю не так, у другой женщины, но она ска зала, что пусть меня учит та, которая за это деньги по лучает! То что у меня ничего не получалось, огорчало. Придя домой, я плакала от бессилия, считая себя бестол ковой. Мама, как могла, уговаривала и успокаивала ме ня, но я была буквально в отчаяннии. Когда я, наконец, догадалась обратиться к мастеру, меня прикрепили к дру гой женщине, и я очень скоро освоила операцию. Именно тогда, когда я начала обретать уверенность в своих си лах, в цехе у нас проводилась прививка против брюшного тифа. Как переболевшей малярией, прививку делать было нельзя, но я этого не знала, а медсестра, занимавшаяся этим, даже не потрудилась никого ознакомить со списком противопоказаний. Буквально через несколько часов пос ле прививки, меня начало знобить, а вечером, когда я вернулась домой, у меня поднялась высокая температура. На другой день, еле поднявшись, я отправилась в поли клинику, так как идти на работу я была не в состоянии. Там я просидела не меньше двух часов. Узнав, что я жа луюсь на высокую температуру, врач предупредила меня что если это не подтвердится, она не даст мне освобож дения и у меня будет прогул. Осмотрев меня, она велела идти домой и ждать скорую.

Мама решила проводить меня. В скорой, которая прибы ла часа через четыре, оказалось еще трое больных. Одна из них лежала на носилках.Двое других довольствовались жестким сиденьем, сидя на котором, чувствовался каждый ухаб, каждый камень. К тому же, скорая неслась с такой скоростью, словно от этого зависела наша жизнь. Хотя то, как нас встряхивало и подкидывало, скорее могло ее сократить. При каждом толчке, в моем животе громко бу лькало, словно он был наполнен одной жидкостью.

Мама, просидев со мной в коридоре около часа, верну лась в поселок на той же машине.

То, что происходило дальше, было удивительно похоже на сюжет зощинского рассказа "диагноз".

Женщин, приехавших со мной, очень быстро увели в па лату. Я же оставалась в коридоре, всеми забытая. Шло время, наступил вечер, но я, по-прежнему, сидела на ди ване, какие обычно стоят на вокзалах, в залах ожида ния, изнемогая от слабости и желания спать. Пойти ко го-то искать, чтобы напомнить о себе, у меня не было сил, и я, скрючившись в уголке дивана, покорилась сво ей судьбе. А между тем, по коридору то и дело сновали медсестры и санитарки. Несколько раз я обращалась к пробегавшим мимо меня с вопросом, скоро ли меня при мут, но никто не мог мне ответить. Видимо, у них были какие-то другие обязанности.

Кажется, я начала погружаться в забытье, когда надо мной раздался удивленный возглас:

   -Вы еще здесь?! 

Я только кивнула. Сестра привела меня в грязную, неуб ранную ванную комнату, с такой же замызганной ванной. По стенам висели застиранные полотенца, а на полу раз лилась грязная лужа. Увидев, как небрежно санитарка споласкивает ванну после больной, я спросила:

-Кого вы мыли?

-Сыпняк, -спокойно ответила она.

Несмотря на высокую температуру и полуобморочное со стояние, у меня сработала защитная реакция:

-А я только вчера мылась,- соврала я.

-Ну и ладно! -обрадовалась сестра. -Давайте тогда волосы постригем!

Машинки у нее не было, и она зверски обкорнала меня ножницами. Впрочем, это меня уже не волновало. Правда эта "операция" оказалась тоже не из приятных - волосы были у меня густые и толстые, а ножницы оказались тупы ми и постоянно заедали. За отсутствием зеркала, я ощу пала голову, пытаясь представить свою "прическу". Скорее всего, это было похоже на вспаханное поле. Пос ле этого, мне выдали больничное белье - рубашку, чуть ниже пупа, длинный, до щиколотки, халат и огромные раз ношенные тапочки, обе на одну ногу.

Запахнувшись в халат, я последовала за медсестрой, которая даже не поинтересовалась, могу ли я идти без посторонней помощи. Тем более, что надо было подняться на второй этаж. Жаловаться я стеснялась, но восхожде ние далось мне с большим трудом. Ощущение было такое, что все вокруг: потолок, стены и лестница качается, уг рожая, в любую минуту, опрокинуться на меня. Когда ме ня подвели к свободной койке, кто-то из больных засмея лся:

-А мы думали, что это электрик. У нас сегодня весь день свет не горит.

Я только улыбнулась в ответ. Когда принесли ужин, я уже спала.

На другой день,я проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Страшно хотелось спать, не было сил от крыть глаза, но настойчивый голос повторял:

-Градусник возьмите, градусник!

Сунув его по мышку, я, вновь, забылась  сном. На этот раз меня разбудил вопрос, прозвучавший над самым ухом:

-Завтракать будете?

Одновременно с этим, я почувствовала запах пищи. Та кой отвратительный, что меня стало мутить и я вынуж дена была спрятаться от него под одеяло.

Корпус, куда меня положили, назывался "сомнитель ным", там лежали больные, у которых не был установлен диагноз. В нашей палате находились, в основном, легкие больные с невысокой температурой. Так что палата была веселая. Сквозь тяжелый сон, до меня доносились их разговоры, смех и чей-то тяжелый топот. Меня мучила жажда, во рту все пересохло, но сил не было даже на то, чтобы попросить воды. Мне снилась выгоревшая тра ва, высохшие колодцы и жаркое солнце, от которого не где было скрыться. И все это сопровождалось непрерыв ным то-ли звоном, то-ли стрекотанием насекомых. Очнулась я от того, что меня вновь трясли за плечо:

- Девушка, проснитесь, анализ надо сдавать!  А я никак не могла очнуться и понять, чего от меня хотят. Наконец, стряхнув остатки сна, я поплелась в конец ко ридора, судорожно сжимая в руке пробирку и одновремен но придерживаясь за стену, которая, то и дело, усколь зала от меня. Мимо проходили санитарки, сестры, боль ные, но никому не приходило в голову поддержать меня, довести до двери туалета. Наконец мое трудное и долгое путешествие закончилось, и я, с огромным облегчением, вновь погрузилась в гамак вытянутой сетки.

Проснулась я во время раздачи обеда. Есть не стала, но хлеб спрятала в тумбочку. Почувствовав вечером го лод, я открыла ее, но хлеба не обнаружила.

-А где мой хлеб? - спросила я удивленно.

-А мы думали, что вы не будете есть...-ответил кто-то смущенно.

Возмущаться не было сил и я постаралась уснуть. Ночью меня опять мучила жажда, но стакан был пуст. Бо ясь разбудить соседей по палате, осторожно поднялась и вышла в коридор, где на скамейке стоял огромный ведер ный чайник, похожий на садовую лейку. А, возможно, это и была лейка. Она была страшно тяжелая и к тому же, от слабости у меня тряслись руки и подгибались ноги, кружилась голова. Дежурная санитарка, издали наблюдав шая за моей борьбой с длинноносым чайником, сказала строго:

-Смотри, не налей на пол!

На другой день, мое состояние еще ухудшилось и я по чувствовала, что до туалета мне не дойти. Пряча глаза от пристальных взглядов, я нагнулась, чтобы достать судно, но тотчас услышала:

-Только пожалуйста без этого! Не хватает, чтобы у нас тут еще воняло!

Теперь бы я нашлась что ответить этим равнодушным людям, но тогда я безропотно поднялась и, качаясь из стороны в сторону, пустилась в опасное для себя путе шествие. Вспоминая об этом, я ужасаюсь бессердечности, проявленной ко мне.Ведь эти женщины не могли не знать, что у меня температура под сорок. Думаю, что и в по следствии, если они когда-нибудь вспоминали о своем пребыванием в больнице, их не мучила совесть. Тогда же, чтобы скоротать больничное время, они развлекались анекдотами.

Через неделю, осенним утром, мне сообщили, что меня переводят из «сомнительного» в тифозный барак. Кроме меня, было обнаружено еще двое больных брюшным тифом.    -Вы можете идти? – спросила меня медсестра.

-Могу, ответила я мужественно.

Женщину с температурой 38 несли на носилках. У дру гой было 37,5. Ее вели под-руку, а я, с температурой под сорок, цепляясь за руку медсестры, путалась у них под ногами. День был холодный, а на мне была только ко роткая рубашка, халат и накинутое на плечи одеяло. Да надетые на босу ногу тапочки. В отличие от Зощинского медперсонала, из упомянутого рассказа, никто не удивил ся тому, что я умудрилась после всего этого выжить. Хотя можно было только диву даваться, что я не подхва тила воспаления легких. Хотя бронхит я все же зарабо тала, но это уже позже, в тифозном бараке.

Тифозный барак находился на территории той же боль ницы, но стоял далеко от "сомнительного" корпуса. Хо тя, быть может, мне это только показалось. Я думала, что дороге не будет конца. Мне она показалась походом из Варяг в Греки.

В приемной тифозного барака, медсестра спрашивала вновь прибывших, будут ли они мыться. Было видно, что она надеялась на отказ. Посмотрев на свои пыльные но ги, и почесав изуродованную голову, я ответила утвер дительно.

-Ванна готова! - сообщила нянечка.

Я решительно двинулась за ней, но увидев "санпропу скник" -как это называлось официально, сейчас же рас каялась в своей поспешности. Ванна была такой же страш ной,  как и в сомнительном отделении. К тому же, вода оказалась чуть теплой и было ее так мало, что когда я села, пальцы моих ног торчали над водой. "Омовение" бы ло чисто символическим. Из ванны я вылезла совсем про дрогшая, посиневшая, и почти такая же грязная. Только теперь от меня пахло eщe дешевым хозяйственным мылом и застиранным бельем.

На этот раз мне выдали длинную, но страшно узкую ру башку, в которую даже я, при своей худобе, еле протис нулась. Зато на самом животе зияла дыра, похожая на Форточку. Халат, принадлежащий всей палате, был почти по мне, но один его рукав был наполовину оторван и жи вописно свисал с плеча. Тапочки оказались детскими.

И опять все началось с анализов. На другой же день меня разбудили, чтобы взять из вены кровь. Сестра была совсем молоденькая, но действовала очень решительно. Однако, ни одна из ее четырех попыток не увенчалась успехом. Убедившись в своей несостоятельности, она позвала на помощь свою напарницу, которая тоже четы режды уколола меня в другую руку. Вначале я терпеливо сносила их неумелые эксперименты, но потом взмолилась. Кончилось все тем, что кровь взяли из пальца. В то время, у меня было только одно единственное желание, чтобы меня оставили в покое, но я очень скоро поняла, что больница это не то место, где можно спать. По ут рам будили, чтобы измерить температуру. Днем, чтобы покормить обедом. И, только тогда, когда я впала в за бытье, перестала слышать и реагировать на окружающее. Как долго длилось это состояние, я не помню. Когда я, наконец, очнулась, то увидела над собой, в первый раз, приветливое, улыбающееся лицо в белой косынке.

- Ну как, вам уже лучше? -спросила сестра. Я кив нула.

-Когда я уходила в отпуск, вам  было очень плохо, все без сознания лежали, -объяснила она. А я даже не помнила эту сестру.

Кризис, видимо, прошел, и у меня появился аппетит. Но то, чем нас кормили, вызывало вместо аппетита, от вращение. Пища была невкусная, да к тому же ещё и хо лодная. Готовили ее в другом здании, а потом разносили по корпусам и баракам. Пока донесут, все остынет. Вместо хлеба, давали серые сухари, которые невозможно было не только разгрызть, но и размочить. Для того, чтобы сухарь размок, надо было держать его во рту не меньше часа.

Обед состоял из трех блюд. На третье давали кисель, сваренный неизвестно из чего. Иногда он подозрительно шипел и пенился, напоминая по своему виду, ягодную мят ку, разбавленную водой. И это для тифозных желудков! Хотя порции были очень маленькие и после обеда я оста валась почти голодной, испытывать на себе действие тре тьего блюда, я не решалась. К тому же врач, постоянно предостерегал нас в отношении еды. Он говорил, что пос ле брюшного тифа, надо соблюдать строгую диету.

Старенький седенький доктор очень понравился. Он был внимателен и ласков со всеми, но строг. Несмотря на то, что в палатах было очень холодно, лежать в хала тах и чулках не разрешалось. Поэтому, услышав что он делает обход, все принимались судорожно раздеваться. Но, как только он удалялся, мы немедленно снова закуты вались, пытаясь вновь согреться. Некоторые больные ис пользовали для этого даже полотенца. Несмотря на труд ные времена, вместо простыней, у всех были роскошные пикейные одеяла, поверх которых лежали серые, солдат ские.

Когда температура снизилась у меня до 38°,я почув ствовала себя намного лучше, хотя и ходила покачива ясь.

Помню, в нашу палату принесли на носилках новую больную, которая все время стонала и охала.

-Умрёт! - подумала я со страхом, прислушиваясь к ее стонам. Однажды, в ночной тишине, раздался ее умираю щий голос:

-Сес-три-ца, сес-три-цааа! -звала она протяжно. Не получив ответа, повторила:

-Сестрица!.... не повышая голоса, она произнесла длинное забористое ругательство. После этого она доба вила: - судну дай!        

Пришла сестра, помогла ей подняться и снова лечь на койку.

-У нее что, очень высокая температура? –поинтересо валась я.           

-Тридцать семь и два, -равнодушно ответила сестра и ушла.

Помню, меня это тогда очень удивило. Ведь я и при тридцати девяти обходилась без посторонней помощи. Шел конец октября. Многих больных уже выписали, а у меня все еще держалась температура.

Для того, чтобы ее сбить, делали переливания крови, но мне делать этого было нельзя, так как в крови у ме ня все еще была малярия и от переливания крови она мог ла возобновиться. Так объяснил мне доктор.

-А прививки, тем кто болел малярией, можно делать? -поинтересовалась я. Доктор отрицательно покачал голо вой.

-А мне сделали, -призналась я.

-Ай-яй-яй! -с неодобрением проговорил он. Какая ха латность!