Вместо взрослых, в больницу стали поступать дети и я скоро оказалась единственным взрослым человеком в палате. Чтобы как-то развлечь детей, я вырезала для них из бумаги веселых чертенят и рассказывала сказки.
Среди ребят, был славный крепыш-алтаец лет шести. Посе тителей к нам не пускали и мать часто приходила к нему под окно, благо мы лежали в бараке.
-Ну, как ты там? - кричала она через закрытое окно.
-Чо? -переспрашивал он, прижимая к окну ухо.
После повторного вопроса, он отвечал:
-А ни че!
-Принести тебе чо-? -спрашивала мать.
-Чо? -опятъ переспрашивал он.
-Говорю, принести тебе чо?
.-А хоть чо! -отвечал он. Потом, немного задумавшись, добавлял - картонной каши принеси!
-Что это за картонная каша7 -удивилась я.
-Из картошки, конешно, -объяснил чалдон, удивляясь мое му незнанию.
-Так это же картофельное пюре! -сказала я.
-Чо, чо? - удивился он. Потом, по-взрослому махнув ру кой, повторил убежденно:-Каша это картонная!
В тифозном бараке работала молоденькая очень рассеян ная сестричка, страдавшая еще и близорукостью. Очки она носить стеснялась, а потому всегда щурилась и тыкалась во всё носом. Должно быть, из-за ее незадачливости, с ней всегда происходили какие-то неприятные истории. Рассказывали, будто, однажды, она должна была дежурить но чью с другой сестрой. Но тяжелых больных было мало, и вто рая медсестра отпросилась, не предупредив ее, ушла домой.
Ночью все было тихо и сестра, сидя за столом, кото рый стоял в коридоре, читала. Постепенно глаза ее стали слипаться и она решила прилечь, как она считала, на сво бодную койку, тоже стоявшую же в коридоре. Однако, подой дя ближе, она увидела, что на ней уже кто-то лежит.
-Разлеглась, подвинься! -оказала она, решив что это ее напарница, и легла с краю. Спалось ей так сладко, что она опоздала измерить больным температуру. Соскочила, забыв разбудить соседку. Только раздала градусники, навстречу ей идет ее напарница,с которой она должна была дежурить, а та спрашивает её:
-Ну, как ночь прошла, без происшествий?
-Как у тебя, так и у меня. Рядом ведь лежали!
-Как это рядом? - удивилась вторая сестра, -я дома спа ла!
-С кем же это я?.. -испугалась рассеянная и побежала к койке. Отдернула простыню и обомлела:
-С тифозным покойничком спала! -воскликнула она в ужа се и поспешила в ванную, отмываться карболовкой.
Вторая история, которую передавали из уст в уста боль ные, по всей вероятности, выдумана, так как кажется непра вдоподобной. Но, как говорится, за что купил, за то и про даю.
Дежурила она как-то в ночь, а днем, как на грех, кто-то умер. Покойников сразу не выносили и они лежали в коридоре несколько часов, а то и до следующей смены.
И вот, парни, лежавшие на этом отделении, посадили по койника за ее стол. Голову рукой подперли, а перед ним раскрытую книгу положили. Сели в уголок и ждут что будет. Сестра быстренько всех по палатам разогнала и, когда мимо своего стола проходила, мимоходом бросила:
-Больной, поздно уже, идите в палату! Проверив, что кому назначено, подошла к покойнику:
-Больной, я вам говорю! -взяла его за плечо и слегка тряхнула. А он, вместо того, чтобы подняться, уронил голо ву на руки и лежит. Перепуталась она, чуть не заплакала. Думала, что это она его нечаянно убила. Еле успокоили.
Пролежав более месяца, я начала, наконец, поправляться и меня перевели в палату для выздоравливающих.
На улице уже морозило, и в нашем "сельском" туалете, повисли сосульки. Вот тут то, к моему тифу, прибавился еще и бронхит, с которым я так и выписалась. Всего я про лежала целых два месяца. И хотя у меня было ещё очень ма ло сил, ощущение было такое, словно я родилась во второй раз.
Когда меня выписали, стояли уже крепкие морозы, а до дому было километров шесть. За мной пришла мама. И хотя я уверяла ее, что чувствую себя хорошо, глядя на меня, она еле сдерживала слезы. Я и до больницы была худая – извела малярия, а теперь от меня остались лишь кожа, да кости.
Счастливая тем, что вырвалась из заточения, я с радо стью двинулась в путь. Однако, очень скоро почувствовала усталость. Добирались мы до дому часа три, и хотя по до роге заходили в магазины греться, я здорово обморозила се бе лицо и особенно нос.
На другой день, после моего возвращения, к нам в обще житие пришла медсестра и принесла акрехин. Она сказала, что была в моем цеху, но там обо мне никто нечего не зна ет. Я ей объяснила, что лежала в больнице с брюшным ти Фом, который мне привили. Сестра даже руками всплеснула:
-Да как же это так?! Вам ведь никаких прививок нельзя делать! Я и списки по цехам носила.
Я только плечами пожала, словно сама была в этом вино вата. А обо мне, действительно, не могли знать, так как за два месяца моего отсутствия, никто так и не удосужился придти с работы, чтобы поинтересоваться куда я делась. Или, хотя бы отдать причитавшиеся мне деньги -сто восемь десят рублей. В это время проходила денежная реформа и, когда я пришла на работу, мне выдали всего восемнадцать рублей. Хотя, по существовавшему положению, до тысячи рублей, деньги сохранялись рубль к рублю. А я даже не по пыталась вернуть их...
В этот же период мы получили гонорар за переиздания романа "Человек Амфибия". Мама не догадалась положить эти деньги в сберкассу и все они пошли прахом... Зато некото рые наши знакомые успели задолжать нам довольно большую сумму. А, после реформы, посчитали возможным, рассчита ться из расчета десять к одному!
Скоро после моего возвращения из больницы, нашу зем лянку расселили и мы попали, еще с одной женщиной, в про сторную, но совершенно непригодную для жилья, комнату. Через дыру в потолке просвечивало небo,а по ночам замер зала в ведре вода... Сдвинув койки, мы ложились с мамой под одно самодельное одеяло, сшитое из тряпок, навалив сверху пальто и фуфайку. Одеяло было узкое и переворачи ваться приходилось по команде, обеим сразу. Неудачные по вороты, когда кто-то оказывался за пределами одеяла, вызы вали смех. Спать было тепло, но все это утепление имело такой вес, что мама, иногда, с притворством вздыхала:
-Ой, не могу! Могильной плитой задавило!
Это тоже казалось смешным и мы обе давились от смеха. Вспоминая об этом, задним числом, удивляюсь нашему опти мизму, который мы еще не потеряли.
Позже, нам удалось переехать в отдельную комнату. И это было уже большим благом, хотя условия были такие же. Крыша протекала и, когда таял снег, или шел дождь, текло прямо на кровать. Хотя за жилье мы платили наравне с дру гими, ремонтировать над нами крышу ЖКО отказывалось, так как я работала уже на другом предприятии. Заработки, в те времена, были маленькие и существование наше граничило с нищетой. Правда, вещей мы больше не продавали. Да и прода вать-то было уже нечего!
В землянке, куда мы переехали, жили ссыльные и местные алтайцы. Как попали местные в нашу компанию, не знаю, но народ это был отпетый. Почище горьковских героев "Дна" - пьяницы, воры и проститутки. Правда, почти все они где-то работали, однако это не мешало заниматься "побочными" за работками. Жили они словно большая недружная семья. По стоянно бегали друг к другу, что-то одалживали, ругались.
Ссоры происходили обычно в общем коридоре, где они по носили друг друга последними словами, обвиняя во всех сме ртных грехах.
Была среди них одна женщина, к дверям которой, по вече рам, выстраивалась мужская очередь. Причем, преимуществен но из работников нашего отделения милиции. К нам в ту по ру прибилась дворовая собака – славное, ласковое существо
Не было случая, чтобы она кого-то укусила. Однако, оче редь ее почему-то раздражала и она, возвращаясь с прогул ки, облаивала её. На лай из всех комнат, выглядывали жиль цы, но увидев на кого лает Динка, смеялись.
Иногда, кто-то бросал и забористую шутку. Такого мили ция стерпеть не могла и бедная Динка поплатилась жизнью. Однажды мы нашли ее застрелянной..
Поломничество закончилось после того, как все клиенты оказались заражены венерической болезнью. Возмущенные, не порядочностью своей партнершы, они приходили ругаться с ней, угрожали.
Несмотря на распутную жизнь, женщина родила от кого-то из них, девочку. Роды были преждевременные, но врачи, не взирая на болезнь матери, постарались сохранить ребенка. Девочка появилась на свет с врожденной венерической болез нью. В годовалом возрасте не могла самостоятельно сидеть, в полтора ещё не говорила.
Помню eщё Зинку-репатриантку, которая вечно путалась с женатыми мужиками. Жили они вдвоем, с дочерью и все прелю бодеяние происходило в ее присутствии. Девочка росла нерв ной и обозленной. Постоянное чередование ухажеров матери вызывало у нее ревность. Никакие гостинцы не могли приме рить ее с этим.
Однажды, в освободившуюся рядом с нами комнату, перееха ла женщина неопределенного возраста с двумя подростками: девушки лет 15-ти и 12-13-летним мальчиком. Только взгляд на ее расплывшуюся фигуру, неопрятную одежду, нечесанные волосы и беззубый рот, вызывали отвращение. Женщина нигде не работала и поговаривали, что кормилась воровством под ростков, которые у нее жили. У девочки был отец. Он запре щал ей приходить сюда, но она постоянно убегала из дома. Не помогало и то, что он прятал ее одежду. Помню, однаж ды, она явилась в отцовских брюках. Днем у них стояла ти шина - то-ли спали, то-ли не было дома.
Зато вечером жизнь просто кипела. Заходили какие-то по дозрительные лица слышались громкие разговоры и перебран ки. А потом, заполночь, словно ежедневная молитва, звуча ли песни. Пели в основном, девушка и мальчик. Приворовывал и Сашка, парень лет двадцати, нигде не ра ботавший и не учившийся. Жил он с матерью и разбитной се строй, по прозвищу Галя-молодая. У Сашки были, видимо ка кие-то умственные или психические отклонения. Даже из ар мии списали.
Помню семью раскулаченных и высланных немцев: мать и трех детей. Ее мужа почему-то не тронули и он остался до ма.
В связи с одной жительницей нашей землянки, мне вспом нилась криминальная история. Женщина эта работала со мной на одном участке. Сколько ей было тогда лет, сказать за трудняюсь. В мои восемнадцать, она казалась мне почти по жилой. Жила она вдвоем с маленькой дочкой, лет пяти или шести, которую водила в детский сад. Как-то в выходной, она отпустила девочку погулять, а сама занялась домашними делами. Когда она вышла за ней на улицу, девочки не было. Испугавшись, стала бегать вокруг землянок и звать ее, но все было напрасно. Кто-то из детей, к кому она обрати лась, сказал ей, что видел, как ее девочку вела за руку какая-то женщина. Проискав ребенка до самой ночи, мать об ратилась в милицию.
Шли дни, но о девочке ничего не было известно, словно она сквозь землю провалилась. Снедаемая тревогой за ребе нка, мать так почернела лицом, что обращала на себя внима ние окружающих. Как-то один из продавцов маленького рын ка, который находился рядом с нашей землянкой, увидев женщину, поинтересовался у присутствующих, не знают ли они, что с ней. Узнав ее печальную историю, мужчина подо шел к несчастной женщине и рассказал ей, что недавно в их деревне появилась молодая женщина с девочкой, с которой она плохо обращалась. По описанию, мать узнала свою дочь и, не откладывая, поехала с мужчиной.
Как произошла встреча с похитительницей, я не помню, знаю только, что девушка, похитившая ребенка, оказалась сбежавшей заключенной. Чтобы лучше законспирироваться, она решила выдать себя за мать-одиночку. Девочка расска зала матери, как воровка заставляла называть ее матерью и как била за непослушание. Слова девочки подтверждались иссиня-черными синяками, оставленными на ее спине новояв ленной матерью. Так, благодаря счастливой случайности, за кончилась одна из многочисленных криминальных историй то го времени.
Всего я уже не помню, но несколько преступлений, осо бенно поразивших меня, остались в памяти. Я имею в виду детоубийства, вызванные, в частности, запретом на аборты. Как-то я даже была на открытом суде, проходившем в нашем клубе. Судили троих: мать, прижившую от кого-то ребенка, ее подругу, помогавшую ей душить его и старуху-повитуху, принимавшую ребенка. Что меня особенно поразило, так это спокойствие, с которым мать-убийца рассказывала о совер шенном ею преступлении .
Другое преступление произошло непосредственно на на шем заводе. Девушка-секретарша, не желая рожать нагулен ного ребенка, постоянно затягивала живот, но доходила поч ти до срока. Родила она его в холодной уборной, куда и бросила, предварительно пробив ему головку большим гвоз дем! Третье убийство, не менее страшное. Молодая мать ре шила избавиться, тем же способом, от трех или четырехлет ней девочки, затолкав ее в дыру холодной уборной. Мужчина, находившийся за стенкой уборной, услышав детские крики, ворвался на женскую половину, но, вместо того, что бы спасать ребенка, бросился за убегавшей женщиной. Ее он догнал без особого труда, а вот девочка успела за это вре мя утонуть…
Был ещё один случай, когда сын, водитель грузовика,ре шил избавиться от приехавшей к нему из деревни, матери. Сказав, что отвезет ее в гости к родственнице, он посадил ее прямо в кузов самосвала, на груду глины. Выехав за пре делы города, он вывалил мать вместе с глиной, в канаву. К счастью, падение оказалось удачным и старушка ничего себе не сломала.
Когда я записывала эти истории в дневник, то думала: пройдет лет 10-15, я открою как-нибудь дневник и сама ужа снусь тому, в каком страшном окружении мы жили! И даже не поверится, что все это было на самом деле. С тех пор, про шло более пятидесяти лет, но преступления стали ещё более изощренными. А жизнь более ненадежной и даже страшной. И, так же, нет уверенности в завтрашнем дне...
Вообще, всяких историй рассказывалось много и подчас мало правдоподобных. Однако их обсуждали, ахали и переда вали дальше.
Думаю, что такой интерес ко всяким историям, был выз ван обычным сенсорным голодом. Даже трансляция по радио была очень у немногих. Газету практически невозможно было выписать, да и денег на это не было. Иногда слухи станови лись просто социально опасными.
Вспоминается мне шумиха, вызванная выдуманной историей о группе врачей, которые крали детей и выкачивали из них всю кровь, потом переливали за деньги состоятельным боль ным. Сплетни эти изобиловали ужасными подробностями. Например: говорили, что живых детей подвешивали за но ги в шкафу и они постепенно умирали от потери крови. Рас сказы эти не были абстрактными, назывались имена, фамилии
Как ни странно, даже полная абсурдность такого метода, не настораживала людей и не вызывала сомнений, что могло сгладить ненависть к мнимым убийцам. Мне кажется, что все это происходило одновременно с громким делом врачей в Мос кве. Конечно, тогда мы об этом, ничего не знали. Врачей, о которых рассказывали, такие нелепые истории, я знала, они жили в нашем же поселке. Муж работал в городской боль нице, а жена в нашей заводской поликлинике.
Как я уже говорила, наш поселок находился на большом расстоянии от центра города и наведывались мы туда лишь по большой необходимости. Но культурного досуга мы лишены не были. В поселке был хороший клуб завода "Транспортного Машиностроения", куда я перешла работать. Правда, тогда он был еще 77-м. При клубе был большой кинозал, хорошая библиотека. Работали различные кружки. На этой же сцене, шли спектакли и концерты. Там я впервые увидела Аркадия Райкина и была сразу покорена его искусством. На концерт я попала совершенно случайно. На билет, а стоил он 25 руб лей, денег у меня не было. И не только у меня. Зал оказал ся заполненным только наполовину. И тогда, директор клуба пригласил на спектакль, участников всех кружков, в том числе и кружок ИЗО, в котором я занималась. Только было это позже, в пятидесятые годы, а тогда я увлекалась выпи ливанием. И, несмотря на свою малограмотность, писала рас сказы и стихи.
Если в прозе я что-то выдумывала, то темой для стихов, служила наша жизнь, полная трудностей и не исполнявшихся желаний. И стихи, отражавшие все наши события, получались грустными до отчаяния.
Помню, как-то, на заводе, нам делали флюорографию. То-ли мой снимок не получился, то-ли у врачей возникло ка кое-то сомнение, но меня вызвали в городскую больницу на тщательный осмотр - трехслойный рентген. В то время, у ме ня был просто панический страх перед туберкулезом легких. Дело в том, что мы жили в одной комнате с двумя больными туберкулезом – Шарлоттой, о которой я уже упоминала и Ме литой, которые вскорости умерли от туберкулеза. Повторный рентген я восприняла, как приговор, и решала, если он под твердится, не дожидаясь медленной смерти, покончу собой. В эти дни, мной было написано стихотворение, обращенное к маме:
Если вечером я не вернусь,
Ты не жди, дорогая, меня
Я уйду и с тобой не прощусь
Чтоб уйти навсегда, навсегда…
Некоторые мои стихи начинались, например, так:
"Скучно и грустно, на сердце тревога"...Или: "О, если б кто-нибудь сказал, зачем мне жизнь дана..."
Однако, на ряду с такой безысходностью, появлялись и ве селые стихотворения. Чаще всего о собаках, которые всегда жили рядом с нами, даже при нашей нищете. Вот, картинка с натуры:
Как у нашей Жучки,
Родилися сучки:
Черная, да белая,
Рыжая да серая.
Темно полосатая,
Да одна лохматая.
Шесть веселых сучек
Шесть хвостов, как речек
Ночью спят в коробке
Из неё как пробки
Утром вылетают
Прыгают и лают...
Когда мне было двадцать, я написала небольшой рассказ под названием "Знаток поэзии", а к нему стихотворение, ко торое обличало автора - заносчивого самодовольного челове ка в его дурновкусии. Стихотворение было написано под впе чатлением от стихов Маяковского, с которым я тогда знако милась, но так и не приняла его:
Катилась ночь,
Собою задавив селенье
И крикнула на солнце, прочь!
Не то как кончится мое терпенье…
Луна огромную дыру,
На своде неба просверлила
С размаху плюнуть на звезду
Хотела, да забыла
Болотом речка разлилась
Повсюду вонь свою разносит
По небу туча пронеслась
Гремит, чего-то, видно, просит!
Кругом грабительский покой
Зловещее молчанье.
Лишь где-то в доме, над рекой
Слыхать то ропот, то рыданье.
А на кладбище, тишина
Такая грустная летала
А в склепе, около окна
Девица бледная стояла…
Видимо уже тогда, в юности, у меня появились зачатки невроза и депрессии, потому что мое настроение все время резко менялось. То я могла, без удержу смешить и смеять ся, а то погружалась в меланхолию. И, все это, отража лось в стихах. И, все же по натуре, я была веселым чело веком. Любила комедию, оперетту, веселые рассказы. Как ни странно, в те годы мы проводили свободное время более ин тересно и содержательно, чем в последнее десятилетие. Да, у нас не было не только телевизора, но и трансляциионной сети. Это потом нам удалось купить динамик и мы не могли нарадоваться этой покупке. Но мы часто встречались с дру зьями, рассказывали интересные истории, читали вслух, пе ли. Вообще пели мы много. И не только на праздники. Соберутся, бывало у меня подруги, поиграем во что-ни будь, а потом непременно, поем. Мама моя всегда принима ла участие в наших вечеринках. Тогда же по-дешевке купили у соседа треснувшую гитару. Я ее склеила и стала учиться играть. Учила меня мама. А потом мы пели с ней под гита ру. Мы даже несколько песен сочинили. Ее была музыка, мои слова. Переводила я и немецкие песни на русский язык.
Накормить несколько гостей нам было не по карману и мы устраивали, принятые в то время, складчины. Еда была, ко нечно, незамысловатая - винегрет и чай. Зато было весело. Но где же теперь наш юмор, оптимизм? 0тчего при встрече говорим только о неприятностях, да о болезнях?! Песен сов сем не поем...
Бытовые условия теперь у час человеческие, со всякими удобствами. А вот Душа… тут не все в порядке, если после 60-ти лет мирной жизни душе все еще плохо.
Хотя мы и были бедны, в кино сходить всегда была воз можность. В пятидесятые годы, на экраны страны, выходило много наших отечественных музыкальных фильмов. Мелодии бы ли простые, доходчивые. Посмотрим кино, а на другой день, в обеденный перерыв, уже поем песни из Фильмов. Все песни из фильмов знали. Переписывали друг у друга. Но я опять забежала вперед.
Цех, в котором я работала, был молодежный. На заводе его, шутя называли "инкубатором". Большинство станочни ков, недавние ФЗУшники. Детдомовские и эвакуированные, причем из Ленинграда. Все цеха работали в три смены, а нас, как малолетних, пожалели и мы работали только в две смены: первую и вторую. Правда, как-то попробовали наш цех приобщить к общему графику, но из этого получился только большой канфуз.
Послали нас в третью смену. Обед с трех часов до че тырех. Но какой уж тут обед, среди ночи?! Как только на чался обед, все повалились спать. Кто растянулся на ска мейке, кто, сидя, привалился к рабочему столу. Часы были только у мастера, но и он за своим столом, задремал. Те, кто просыпался, смотрел на него, но видя, что Иван Матве евич тоже спит, вновь спокойно засыпал.
Мастер проснулся только в шесть часов утра, когда уже совсем рассвело и с испугом бросился будить своих подчиненных. Скрыть это перед старшим начальством, было невозможно, так как никто не выполнил нормы. С тех пор наш участок в третью смену не посылали.
Кстати забыла упомянуть, что после возвращения из больницы, меня почему-то перевели на другой участок и ра ботала я теперь на алмазно-расточном станке. Кроме того я освоила шлифовальный и револьверный станки. Работа в цехе мне нравилась. И от того, что теперь у меня все получа лось, появилось чувство уверенности в своих силах.